21 декабря, 2012

ДЕЛА ПОЛИТОТДЕЛЬСКИЕ

Михаил КАНДАУРОВ

Михаил Яковлевич Кандауров родился в 1927 г. Участник Великой Отечественной войны, стрелок, рядовой. Окончил Череповецкое пехотное училище (1953 г.), ВПА им. Ленина (1968 г.). Занимал должности: секретарь комитета комсомола полка, помощник начальника политотдела полка по комсомольской работе, заместитель командира дивизиона и начальника полковой школы по политчасти, инструктор политического отдела дивизии и армии, начальник отделения организационно-партийной работы политического отдела 10-й ОА ПВО, заместитель начальника факультета и начальника политотдела Харьковской радиотехнической академии им. Говорова. В 10-й ОА ПВО прослужил более 16 лет. Награжден орденами Отечественной войны, Красной Звезды, орденом Украины «За мужество», медалью «За боевые заслуги» и др. Полковник.

В январе 1952 года я прибыл в 807-й зенитный артиллерийский полк на должность помощника начальника политотдела по работе среди комсомольцев. До этого же я служил в гаубичной артиллерии и к зенитчикам, мягко говоря, относился не очень положительно, потому как за два года на фронте не видел, чтобы они сбили хоть один немецкий самолет... Впрочем, в полку меня приняли хорошо и в новом коллективе освоился я быстро. Этому во многом содействовал начальник политотдела полковник Марканичев, человек очень подготовленный и высококультурный, которого хорошо дополняли зрелый и рассудительный заместитель майор Мартынюк, а также весьма эрудированный и темпераментный пропагандист полка майор И.Ф. Хандогин, кстати, единственный в части офицер с высшим образованием.

В работу включился я быстро, постарался поскорее самостоятельно изучить технику и артстрелковую подготовку. Вошел в курс дела, мнение мое о зенитной артиллерии стало постепенно меняться и вскоре я вообще искренне ее полюбил...

Одним из первых увлечений на новом месте службы было создание школы «для ликвидации неграмотности среди личного состава». Занятия по арифметике, географии и истории СССР проводили в ней офицеры из числа комсомольского актива и я сам был учителем русского языка. Дело в том, что из-за войны большая часть призывной молодежи оказалась с начальным, так называемым «военкоматовским», образованием, а то и вовсе без него, тогда как служба в артиллерии требовала определенной грамотности. Работа школы держалась в основном на энтузиазме молодых офицеров и требовала большой поддержки от командования полка. Личное участие в спортивных соревнованиях и художественной самодеятельности, постоянное общение с молодежью помогли мне достаточно быстро найти свое место в коллективе...

...Шло время и перемены происходили как в личной моей жизни, так и для всей нашей части. Я уже был замполитом полковой школы, а полк наш перешел в подчинение Северного корпуса ПВО. Вскоре затем его постигло очередное переформирование, проходившее в атмосфере большой секретности. К нам приезжала комиссия, были различные беседы, проверки, а потом всем, кто получил соответствующий допуск, объявили их новые, порой неведомые ранее должности. Лично я был назначен заместителем командира зенитного ракетного дивизиона по политчасти, а временно замполитом начальника команды из двухсот человек, которые должны были строить позиции для зрдн.

Необъяснимая обстановка таинственности поражала. Мне, например, было непонятно: от кого, а главное – какую тайну следует хранить. Все знали свои должности, но многие даже не понимали их смысла. На строительство СП прислали двести солдат, огромное количество различной техники, но что и как надо строить не знал никто! Но к нам ежедневно приезжал полковой инженер, делал разметку, забивал колышки, показывал, где надо копать и куда грести землю... Часто случалось, что на следующий день он браковал нашу работу, и тогда ее приходилось переделывать. А вообще, мы тогда были, как слепые, строили, не понимая, что к чему и нам было стыдно перед солдатами.

В это время нашу строительную площадку посетил первый заместитель начальника политического отдела только что сформированной 10-й отдельной армии ПВО полковник В.М. Легчилин. Я очень боялся этого визита – обстановка для приемов не располагала. Огромная площадь представляла собой унылое зрелище: кругом была топь, нисходящее к морю вековое болото, да несколько бесформенных куч грязи высотой по три-четыре метра, которые все время расползались. Солдаты и офицеры – в резиновых сапогах и грязные с ног до головы. Но самым неприятным была атмосфера неудовлетворенности работой, ибо колоссальный труд проводился вслепую и мы никак не могли увидеть его результатов... Однако знакомство с полковником Легчилиным меня обрадовало. Он не кричал, как это обычно делали другие проверяющие, зато обстоятельно расспросил, как налажен быт солдат, организованы питание и отдых, какие и кто проводит с ними занятия. Побеседовал он также с солдатами и офицерами, а вечером выступил на нашей «агитплощадке». С пониманием выслушав наши рассказы о наболевшем, он пришел к выводу, что у нас есть все необходимое для успеха, кроме понимания самой задачи, и обещал помочь. Действительно, вскоре мы с капитаном Чечелем были ознакомлены с чертежами всех строящихся сооружений. И хотя вся эта информация оставалась у нас только в памяти, работами мы теперь руководили вполне осознанно.

...Замечу, что В.М. Легчилину принадлежит в моей судьбе особая роль, потому как вновь мы повстречались с ним уже через тринадцать лет, когда он, уже генерал-майор, прибыл к нам в 10-ю армию во главе группы офицеров политуправления Войск ПВО страны для проверки организационно-партийной работы. А я в ту пору возглавлял в нашем политотделе отделение оргпартработы. Увидев меня на аэродроме, он воскликнул: «А ты еще здесь? Я уже весь Советский Союз исколесил и не думал, что опять тебя здесь увижу! Ладно, посмотрим, как ты тут работаешь. Если хорошо, то я за тебя возьмусь!» Работой моей он остался доволен и слово свое сдержал; через год, благодаря поддержке Легчилина, я был переведен заместителем начальника факультета в Харьковскую военную академию...

Осенью 1958 года я в очередной раз подал рапорт с просьбой о поступлении в ВПА им. В.И. Ленина. С чем я всегда испытывал трудности, так это с образованием, экзамены не только за военное училище, но и за среднюю школу пришлось сдавать экстерном. Однако все подававшие рапорта уже получили ответ, а обо мне ни слуху, ни духу... Пришлось обращаться к начальнику политотдела подполковнику Н.А. Распопову, который меня буквально огорошил: «Поедешь не в академию, а на восьмимесячные курсы политсостава в Улан-Удэ. Чтобы 25 декабря был уже там! Изучишь совершенно незнакомую тебе зенитную ракетную технику и будешь выполнять свои обязанности со знанием дела. Тем временем твой дивизион пройдет трехмесячное переучивание, получит технику и займет позиции. А в академию ты еще успеешь...».

Не буду объяснять, какое смятение воцарилось в моей душе... Но служба есть служба. Поехал и восемь месяцев учебы прошли быстро и очень интересно. В полк я вернулся с весьма приличной зенитной ракетной подготовкой и нашел свой дивизион, живущий в палатках на острове Ягры. Позиция была почти готова, казарму и другие помещения только еще начали строить... Через некоторое время дивизион заступил на боевое дежурство и с этого момента начался новый «взлет» моей карьеры. Дело в том, что в то время из семнадцати офицеров подразделения только трое – выпускник КВИРТУ начальник первого отделения лейтенант Лемстер, выпускник МВИЗРУ начальник второго отделения радиотехнической батареи лейтенант Омельяненко и я знали технику и боевую работу в полном объеме, а все остальные, включая и командира дивизиона подполковника Михаила Ивановича Андреева, были грамотными артиллеристами-«ствольниками». Зенитную ракетную технику они изучали на трехмесячных курсах вместе с личным составом, а потому большинство «тонких» операций по развертыванию техники приходилось выполнять нам троим... К весне 1960 года были сданы здания казармы и учебного корпуса, баня и три домика для офицеров, в которые заселились шесть семей. Жизнь налаживалась, хотя, конечно, было немало сложностей.

В середине апреля я вернулся из отпуска как раз в тот день, когда в дивизион прибыл член Военного Совета армии генерал С.К. Топорков: «Я приехал, чтобы изучить технику, – объяснил он. – Находиться здесь буду неделю. Сейчас переоденусь в куртку без погон, и буду заниматься по своему расписанию. Я ни во что вмешиваться не буду, а вы действуйте так, словно меня здесь нет...» Через полчаса он ушел заниматься на СП, а командир дивизиона, предупредив, что в 10.00 будет плановая тренировка по реальным целям, зачем-то уехал в полк.

В назначенное время мы по сигналу с КП поспешили на свои места. Однако, войдя в кабину управления, я увидел, что генерал сидит на месте командира дивизиона. Пришлось примоститься на ступеньке буквально у его ног и оттуда наблюдать за экранами индикатора кругового обзора, офицера наведения и операторов ручного сопровождения... Тренировка шла хорошо. Техника работала безупречно, расчеты были подготовлены, все цели, по которым ставились задачи, уничтожались в хороших пределах. Исходя из своего опыта, я уже чувствовал, что полеты заканчиваются и скоро будет дан отбой. Вдруг на ВИКО появилась цель с севера, а чуть позже и другая с юга. По скорости и высотам я понял, что эти самолеты наверняка идут на свой аэродром... Северная цель уже подходила к дальней границе поражения, а задача дивизиону не ставилась. Я спросил направленца КП полка и он тут же передал: «Уничтожить цель!» Мы быстро выполнили эту задачу и, докладывая об уничтожении цели, я спросил: «Будет ли поставлена задача по цели с юга?» Направленец ответил что-то невнятное и тогда я попытался уточнить задачу у командира полка. По-моему, он был чем-то расстроен и потому резко ответил мне: «Сиди и жди!» Тем временем цель вошла в зону поражения, прошла более половины расстояния и вдруг направленец КП полка спрашивает: «Почему нет доклада об уничтожении этой цели?» Я понял, что на КП полка произошел сбой. Тут же, не теряя времени, я подал необходимые команды. Задача упрощалась тем, что цель в зоне поражения была единственной и операторы все время надежно ее вели... Но тут же операторы PC один за другим, потом и офицер наведения доложили о потери цели. На ВИКО я увидел, что самолет садится на аэродром. Тут же поступила команда: «Отбой тревоги, конец тренировки!» Я попытался выяснить у командира полка причину сбоя, но он тем же недовольным тоном отвечал: «Все, ты тут не при чем!».

Генерал Топорков, все время молча наблюдавший нашу работу, спросил, что мы будем делать дальше, а затем вышел на построение личного состава. Я сделал подробный разбор тренировки, поощрил отличившихся и особо детально рассмотрел работу по последней цели. Хотя она и не была обстреляна по вине КП полка, но если бы наши операторы PC были лучше натренированы, то цель еще можно было удержать и «уничтожить». На это я обратил особое внимание командира батареи капитана Ганжи и офицера наведения лейтенанта Горбачева.

После ухода личного состава генерал приказал вызвать к 14.00 командира полка, начальников политотдела, штаба и тыла полка.

Некоторое время спустя я увидел, как к генералу подбежала жена командира взвода старшего лейтенанта Махонина и, взволнованно всплескивая руками, стала ему что-то говорить. Топорков подозвал меня и, краснея от гнева, спросил: «Почему сюда не приезжает детский врач? Почему в дивизионе нет коровы? Почему не проводятся культпоходы офицерских семей в театр?» Вопросов было еще несколько, но не успел я и рта раскрыть, как генерал махнул рукой и ушел. Никакие объяснения его не интересовали. Основной гнев он обрушил на командира дивизиона, которого обвинил в дезертирстве.

14.00. Все в сборе. Генерал начинает: «Командир дивизиона! Вы знали о предстоящей тренировке? Так почему же вы уехали в полк?! Вы дезертир! Зная, что предстоит бой, что в дивизионе находится член Военного Совета армии, вы бросили дивизион и даже не на начальника штаба, что было бы логично, а на своего замполита, который только что вернулся из отпуска и еще пахнет феодосийской грязью!» Затем он обратился к командиру полка: «Как вы оцениваете боеготовность и боеспособность этого дивизиона?» Кибисов твердо заявил, что дивизион лучший в полку, что ни к кому из офицеров он не имеет никаких претензий и добавил, что необстрел цели произошел по вине КП полка. То есть его самого и начальника штаба. Несмотря на такой доклад, Топорков приказал представить документы на снятие с должности командира дивизиона.

Потом очередь дошла до зам по тылу, который отбивался, как мог. Но генерал его не дослушал и принялся за майора Богомолова... В заключение он потребовал, чтобы к 10 утра в полку были собраны все командиры подразделений и политработники – для «разбора полетов». «А сейчас я и минуты не хочу быть в этом дивизионе! – заявил он. – Поеду к секретарю горкома, решу вопрос с врачом». Через полчаса разъехались и все остальные, а мы остались, как побитые...

Назавтра генерал в ярких красках описал нашу жизнь в дивизионе, и особенно он постарался над портретом командира. Андреев был небольшого роста, очень спокойный и внешне медлительный человек. По гражданской свой специальности он был учителем начальных классов, а в войну стал прекрасным офицером-зенитчиком, был награжден орденами и медалями. Это был культурный, общительный, подтянутый и чрезвычайно чистоплотный офицер. По возрасту и выслуге лет он через два года должен был уволиться в запас... Трезво оценивая свои пробелы в ракетно-стрелковой подготовке, он много занимался самообразованием, поэтому успешно руководил боевыми пусками на полигоне, но считал, что без академического образования он больше установленного срока служить не будет, но такого оборота он не ожидал.

Через два дня я оказался обладателем двух должностей, а М.И. Андреев вскоре и на долгие годы стал заместителем по кадрам управляющего крупным строительным трестом. Мы часто встречались, и он нередко мне говорил, что на армию обиды не имеет, но не может понять: неужели в ЦК КПСС не знали свою «номенклатуру» Топоркова?

Очень памятной датой стало 1 мая 1960 года. Только закончился завтрак, и вдруг – тревога. Все заняли свои места, провели контроль функционирования техники, доложили на КП полка. «Как ты себя чувствуешь?», – неожиданно спросил меня командир полка, а потом объяснил, что на юге нарушил нашу воздушную границу иностранный самолет, далеко углубился на нашу территорию и на большой высоте идет через Среднюю Азию к Уралу. Его уже пытались сбить, но пока не получается... Далее информация о маршруте полета поступала регулярно. Не могу судить достоверно, да и позабылись уже многие детали, но до сих пор вся обстановка, связанная с полетом Пауэрса представляется ясной и четкой. Мы были уверены, что попади он в нашу зону поражения – сбили бы наверняка... Хотя до нас он не долетел, но на наше отношение к учебе, поддержанию боеготовности повлиял очень сильно. Я увидел, как быстро повзрослели и возмужали молодые воины, как серьезно и ответственно относились они к своему делу. Это радовало и ободряло...

Новый командир, майор Эсседин Айвазович Эминов, прибыл только осенью. Служить мне с ним пришлось недолго, но это время я считаю одним из самых увлекательных периодов своей военной биографии. Эминов был очень начитанным и любознательным человеком, серьезно увлекался историей, особенно Ближнего и Среднего Востока, и после окончания службы отучился на истфаке и до конца своих дней преподавал историю в мединституте... Его выделяли осетинский темперамент, широкая эрудиция, умеренная, в разумных пределах, гордость и чувство собственного достоинства.

В первых числах января 1961 года я был вызван в политотдел армии на беседу по поводу нового назначения, где получил неожиданное предложение принять должность инструктора по организационно-партийной работе. Сомнения возникли большие; слишком уж много промежуточных ступеней отделяет замполита дивизиона от инструктора политотдела армии... И каждая «ступенька» своя работа, свой опыт, какие-то свои особенные знания. Так я и объяснил генералу Топоркову, который мои доводы принял и, не откладывая в долгий ящик, познакомил меня с начальником политотдела 23-й дивизии ПВО подполковником Я.А. Котляром, предложив пойти инструктором туда. Я согласился.

Назавтра мы с женой приехали в Васьково. Котляров вызвал меня к себе в кабинет и спросил, для чего я привез сюда жену. Пришлось напомнить вчерашний разговор у члена Военного Совета, его обещание относительно жилья. «Да ничего они там, в армии, не знают! – сказал Котляров. – Эти два дома летчики авиаполка самовольно заняли в ночь перед Новым годом, их теперь оттуда не выгонишь!» Узнав же, что у меня семья из пяти человек, в том числе больная мать жены, подполковник пообещал мне две комнаты в трехкомнатном «финском» домике. «Они, правда, требуют хорошего ремонта, бодро уточнил он, но доски, гвозди, краску и обои мы тебе найдем!».

Возмущенный подобным отношением, я тут же из его кабинета позвонил начальнику отделения кадров армии и заявил, что от должности отказываюсь, но получил спокойный ответ: «Поздно! Приказ о назначении уже подписан». Возражать было нечего.

Более похабного отношения к людям, чем то, которое проявили Топорков и Котляров, я не встречал в своей службе ни до, ни после. Возникла мысль, что таких деятелей нельзя и близко подпускать к партийно-политической работе...

Через некоторое время я прибыл в Васьково и расположился в общежитии для бесквартирных, ставшем моим обиталищем на целых семь лет.

Семья оставалась в Северодвинске, куда я мог приезжать только на выходные дни...

Довольно быстро политотдел дивизии был укомплектован опытными и грамотными политработниками. Из бывшего политотдела авиадивизии остались лишь сам Котляров и инструктор по оргпартработе майор Павел Иванович Буторин, а все остальные прибыли из разных частей и подразделений. Мы быстро освоили свои обязанности и большую часть служебного времени проводили в войсках... Парадоксально, но факт: политотдел работал слаженно и активно не благодаря, а вопреки, честно скажу, бездарному руководству.

Не могу не назвать своих давнишних соратников...

Майор Буторин – грамотный, опытный и очень общительный политработник. Его скромность и человеческое обаяние порой даже вызывали у нас противоречивые чувства. Ему было почти сорок, а он, когда возникала какая-то неловкость даже не по его вине, по-юношески краснел. Для всех для нас он был эталоном скромности, вежливости и уважительного отношения к людям.

Майор Григорий Амирханович Амирханов прекрасно работал инструктором, а затем секретарем партийной комиссии. Мы прозвали его «партийная совесть» и он действительно был нашей совестью как на службе, так и в быту.

Навсегда запомнился подполковник Павел Иванович Силаев, чрезвычайно трудолюбивый и интеллигентный офицер. Достаточно одного лишь эпизода. Когда Иван Павлович уже был уволен в запас и уезжал в Волгоград, пришло время составления достаточно сложного квартального статистического отчета. Видя, что дело идет туго, он сдал свой билет и помог инструктору закончить работу...

Большим авторитетом пользовались в войсках пропагандисты политотдела майоры Иван Петрович Чугунов и Юрий Николаевич Самойлов, отличавшиеся широкой образованностью, эрудицией и лекторской культурой. Оба они потом, кстати, стали преподавателями Ленинградского высшего военно-политического училища ПВО.

В течение семи лет трижды менялись помощники начальника политотдела дивизии по комсомольской работе, из которых наиболее яркой и колоритной фигурой был капитан Юрий Алексеевич Казаков. Он буквально покорял армейскую молодежь и внешним своим обаянием и скромностью, и какой-то легкостью, непринужденностью в общении... В войсках его хорошо знали. Казаков также потом стал преподавателем ЛВВПУ ПВО...

Мне трудно было бы рассказать обо всех своих сослуживцах, потому как за семь лет службы в политотделе их сменилось немало, большинство остались у меня не только в памяти, но и в моем сердце.

Кстати, очень большую помощь нашему политотделу оказывал командир дивизии генерал-майор артиллерии Степан Филиппович Копыл. Это был, не боюсь громких слов, глубоко партийный советский офицер, хорошо знавший марксистско-ленинскую теорию и всю свою командирскую деятельность с этой теорией сверявший. Иногда его даже спрашивали, почему он не пошел на политработу, на что Степан Филиппович с лукавой улыбкой отвечал, что он и на этой должности политработник. Ежедневно, в конце рабочего дня, он заходил в нашу политотдельскую комнату и долго с нами беседовал, обычно начиная разговор с важнейших событий в стране, в районах дислокации частей дивизии, а затем переходил к обсуждению текущих и предстоящих задач, решаемых частями и подразделениями. Природа подарила ему незаурядный талант собеседника, он не подчеркивал свое высокое служебное положение, часто спорил, внимательно выслушивал возражения... Каждый разговор с ним превращался не то в диспут, не то в семинар. Свои решения, касающиеся личного состава, о поощрениях и взысканиях, как и перемещениях по службе он не стеснялся сверять с нашим мнением. Характерно, что на этих беседах никогда (!) не присутствовал начальник политотдела, хотя и был прекрасно о них осведомлен...

Однажды заместитель начальника политотдела подполковник Еленичев бросил мне на стол письмо, сказав: «Это – твой будущий напарник, ответь ему и позаботься о встрече и размещении...». Письмо на имя начальника политотдела прислал выпускник ВПА им. В.И. Ленина майор Александр Сергеевич Иванов, назначенный к нам инструктором по оргпартработе. Он спрашивал, есть ли в гарнизоне жилье, куда адресовать контейнер и так далее... Довольно скоро я уже встречал Иванова с семьей, помогал ему устроиться в подготовленной квартире.

Между тем, через несколько дней, должно было состояться собрание партийного актива дивизии с повесткой дня «О состоянии воинской дисциплины и мерах по ее укреплению». Думаю, значение такого мероприятия объяснять не нужно, тем более что у нас в дивизии тогда не прекращались ЧП. Обстановка усложнялась еще и тем, что начальник политотдела был в отпуске, его заместитель и несколько офицеров в командировках и отпусках.

Оправляясь встречать Иванова, которого, кстати, знал по совместной учебе, я предложил командиру дивизии перенести собрание, но он отказался... На следующий день я сказал Александру Сергеевичу: «Бери дела с документами за последние полгода, уединяйся и пиши доклад, как учили в академии... Завтра к концу дня обсудим, что у нас получается...».

Честно скажу, что я не поверил, когда Иванов зашел ко мне и сказал, что доклад готов. Мы такую работу выполняли за три–пять дней, да еще и с последующими доработками и переработками. А тут – за день. Наверняка, написана «теория» вопроса, подумал я... Однако начав читать, я вскоре убедился в обратном и понял, что после достаточно небольших корректив доклад пойдет.

Собрание партийного актива было своевременным. Многие из руководителей подверглись суровой критике, а главное – коммунисты получили четкую установку, что необходимо сделать в самое ближайшее время. Через неделю политотдел в полном своем составе выехал в части, чтобы вместе с активом проводить в жизнь принятое на собрании решение.

Вскоре на должность начальника политотдела пришел полковник Н.М. Зенченко – хорошо подготовленный, опытный руководитель, который, к тому же, давно знал всех нас, так что обошлось без взаимной «притирки» и долгого «вхождения в должность». Мы сразу стали набирать деловитости, углубился анализ собственной работы, повысилась ее результативность. Атмосфера в политотделе оздоровилась, что также положительно отразилось на обстановке в штабе и службах дивизии, способствовало повышению авторитета и влияния нашего политоргана в войсках... Между командиром дивизии и начальником политотдела установилось полное взаимопонимание и было налажено тесное взаимодействие. Достаточно сказать, что на каждом партийном собрании управления генерал Копыл докладывал: «За истекший месяц я присутствовал и выступал с докладами в таких-то партийных и комсомольских организациях, провел политинформацию на тему…». Это было как сигнал для офицеров штаба, отделов и служб, которых уже не надо было подталкивать на такую работу…

…На этой мажорной ноте я и хотел бы закончить свой рассказ, невольно обрывая повествование, но ведь впереди у меня была служба в политотделе армии, о которой можно было бы написать гораздо больше, чем здесь уже сказано. В моей аттестации, подписанной в начале 1974 г. членом Военного совета армии тогда еще полковником В.В. Кондаковым, сказано: «…двадцать четыре года прослужил в не льготных районах Севера…». Из них добавлю от себя, шестнадцать лет прошло в 10-й отдельной армии ПВО. Именно в ней я вырос как политработник, возмужал как офицер и просто как человек. У меня нет никаких причин для недовольства своей службой вообще, а службой в рядах 10-й армии в особенности. И потому я бережно храню в своей памяти все радости и невзгоды, которые некогда разделял со многими своими сослуживцами и друзьями.