7 августа, 2009

Большая Кавказская война (6)

Продолжение. Начало в № 5 за 2008

После лезгин пришла очередь ганжинского хана, поведение которого становилось явно враждебным. Составляя союзы и давая у себя приют царевичу Александру, он этим самым уже поддерживал внутренние смуты в Грузии и заставлял нас принимать усиленные меры для охраны границ от вторжений хищнических партий.

Дерзость хана простерлась, наконец, до того что он увлек из наших пределов более двух тыс. семей шамшадильских армян и татар, издревле считавшихся в подданстве Грузии. Часть их удалось возвратить, но остальные были водворены во владения хана, который не замедлил объявить претензию и на обладание всей Шамшадильской областью, ссылаясь на завоевание ее во время Али-Магомет-шаха. Он сомневался даже, чтобы Шамшадиль был занят русскими войсками по воле русского императора: «а если бы было и так, – говорил он посланцу князя Павла Цицианова, – то я надеюсь к удержанию своих прав снискать себе защиту и подкрепление» (акты кав. арх. ком., II, № 1166). В последнем случае он, очевидно, намекал на поддержку Персии, которая сама искала только предлога для окончательного разрыва с Россией.

На требование князя Цицианова, чтобы хан искал покровительства не Персии, а высокославной, многомощной и величайшей в свете российской державы и чтобы в залог своей верности прислал старшего сына своего Угурлу-ага, «которому по достоинству и знанию его будет производиться приличное содержание», – ответа не последовало.

Павел Цицианов видел, что дело должно решиться оружием, и только ожидал прибытия в Грузию двух новых полков, чтобы начать военные действия. Эти полки, 9-й егерский и Нарвский драгунский, выступили с кавказской линии 15 апреля 1803 г. и в первой половине мая их ожидали в Тифлисе.

Цицианов особенно торопил прибытие драгун, считая регулярную конницу необходимой в крае, «сколько для сильнейшего преследования неприятеля, сколько же и для образования грузинской конницы, как скоро откроются способы к содержанию оной на непременной ноге». Последний вопрос особенно интересовал Цицианова, не упускавшего ничего, что могло связать Россию и Грузию новыми, еще более крепкими узами. Прибытие драгун, казалось ему, разрешало этот вопрос самым естественным образом.

Склонность грузинских князей и дворян к службе на коне подала ему мысль привлечь в этот полк юношей из лучших грузинских фамилий и этим путем приготовить из них боевых офицеров, слить их с русским обществом, а затем, вместе со знанием русского языка, внести и начала европейской цивилизации в замкнутую средневековыми обычаями грузинскую аристократию.

Идея эта, собственно говоря, не принадлежала даже Цицианову. Она была высказана еще императором Павлом, который, при самом вступлении русских войск в Грузию, повелел принять именно с этой целью в Кабардинский и 17-й егерский полк девять грузинских юношей. Мера эта не достигла тогда своей цели. С одной стороны, именитое грузинской дворянство, привыкшее искони служить в царских конных дружинах, неохотно поступало в пехоту, а с другой, распоряжения Кнорринга совершенно не соответствовали ни народному, как выражался Цицианов, «умоначертанию», ни характеру страны, ни обычаям, укоренившимся в старинных фамилиях, и приводили нас к результатам, совершенно противоположным тем, которых хотели достигнуть.

Кнорринг слишком буквально исполнил желание государя: он избрал девять юношей, но из фамилий простых, ничего не значащих, примеру которых, естественно, никто не последовал. Князь Цицианов хотел поставить вопросу на более прочную основу.

«Насколько полезно, – писал он государю (журнал всеподданнейших донесений за 1803 г.), – вообще вводить просвещение в Грузии, насколько необходимо нужно образовать здешнее военное и храброе дворянство по образцу европейских, заменяя военным искусством многочисленность войска, необузданного и неприученного к военной дисциплине».

«А если, – прибавлял князь Цицианов далее (донесение Цицианова 28 февраля 1804 г., № 72), – знатнейшие карталинские князья Амилахваровы, эриставы арагвские и ксанские, Орбелиани, Цициановы, кахетинские Андрониковы и Челокаевы отдадут своих детей, то их пример подействует более всякого убеждения, отвлечет дворянство от праздности – источника всех пороков, нечувствительно введет просвещение и научит предпочитать славу добыче».

Но для того, чтобы внушить им, что не происхождением, а единственно службой можно приобрести себе «славу, честь и состояние», необходимо было, по мнению Цицианова, принимать их на службу портупей-прапорщиками, с выслугой на общих основаниях трех месяцев за рядового.

Ожидаемые полки, наконец, прибыли и 16 мая были уже под Тифлисом, ранее, чем можно было рассчитывать. «Если бы они, – писал Цицианов, – и по ровной дороге в России шли, то не могли бы дойти скорее (донесение Цицианова 16 мая 1803 г, № 66).

Оба полка явились в блестящем виде, особенно Нарвский, про который Цицианов писал, что, благодаря попечениям шефа его генерал-майора Портнягина, состояние полка превосходит всякое выражение: «лошади, несмотря на трудный поход через горы, в наилучших телах, люди одеты, как один человек, и сидят в седлах крепко, как азиаты… Буде нужда настояла бы в движении, то мог бы полк сей предпринять и дальнейшие походы, не подвергаясь опасности довести лошадей до худобы» (там же).

По прибытию в Грузию, драгуны направлены были в Марткоби и соседние селения по пути в Кахетию, чтобы в случае надобности поддержать отряд Гулякова, а 9-й егерский полк сменил кавказских гренадер в Гори и Сураме.

Проект Цицианова о привлечении на службу молоды грузинских князей пришлось пока отложить, так как обстоятельства в самой Карталинии отвлекли внимание главнокомандующего в другую сторону. Тем не менее, он положил начало этому делу, вытребовав к себе двух юны князей, Амилахвари и Цицианова, которых тот час же определил на службу «по праву свойства моего с ними, поелику они оба мои внучатые племянники». Но и для них пришлось ему сделать облегчение, «ради незрелости здешних умов и разных обстоятельств, из нравов народа вытекающих», дозволив им поступить не в драгуны, а в 9-й егерский полк, расположенный вблизи их поместий (журнал всеподданнейших донесений за 1803 г.).

Обстоятельства, так озабочивавшие в то время князя Цицианова и не замедлившие отразиться на самом ходе событий, заключались в вооруженном столкновении между эриванским ханом и карсским пашой. Для поддержки последнего, состоявшего с нами в дружеских отношениях, Цицианов признал необходимым занять Шурагельскую область небольшим отрядом Тифлисского полка под командой подполковника Цуринова, надеясь этой угрозой удержать Эриванского хана от военных действий.

Но с другой стороны, ганжинский хан, предвидя надвигавшуюся на него грозу, употребил все меры, чтобы поддержать смутное положение дел в Шурагеле, заставив войска Павла Цицианова втянуться в борьбу двух соседей, а между тем старался поднять против россиян едва покорившихся джарцев и ахалцыхских лезгин.

Интрига, веденная им довольно искусно, имела на этот раз полный успех. Эриванский хан объявил войну карсскому паше и отвлек туда часть наших войск, которые однако оставались в Шурагеле недолго, вследствие не совсем искренних действий нашего союзника Мамед-паши карсского.

Однажды, когда персияне и курды разграбили два турецких селения, Цуринов выслал в погоню за ними 50 казаков и часть турецкой конницы, которые настигли неприятеля, но были сами атакованы превосходящими силами. При первых выстрелах турецкая конница бежала, оставив наших казаков одних, окруженных со всех сторон неприятелем. Офицер был убит. Из казачьего разъезда спаслось только 20 человек.

Возмущенный подобным действием союзников, Цицианов приказал отряду возвратиться на территорию, контролируемую русскими войсками (журнал всеподданнейших донесений за 1803 г., донесение князя Цицианова от 29 мая № 74, акты кав. арх. ком., II, № 1856 и 1858), уведомив пашу, что «не привык так дешево отдавать россиян на погибель».

Тем не менее, очистить от войск границу со стороны Шурагеля было нельзя, а между тем гроза совершенно внезапно разразилась и над Карталинией.

Едва кавказские гренадеры ушли из Гори, и на смену их прибыл новый 9-й егерский полк, еще неопытный в азиатской войне, как ахалцыхские лезгины решили воспользоваться хлопотливым для русских временем и в июне 1803 г., в числе от 600-800 человек, ворвались в Карталинией.

Небольшая команда из 9-ти казаков и 11-ти егерей, прикрывавшая рабочих около Цалки (архив кавк. в. окр. шт., д. 1803 г. «О нападении лезгин на команду горийского исправника»), не могла остановить хищников и была ими рассеяна. Спасшие казаки ночью прискакали в Гори и подняли тревогу. Между тем лезгины всей массой устремились на сел. Карелии и захватили скот.

В Карелии стояла рота егерей под командой капитана Секерина. Несмотря на то, что в ней находилось только 44 человека, Секерин, «яко постовой начальник, вменяя себе в несчастье, что лезгины отбили обывательский скот, и зная, что неприятель в больших силах, тем не менее, решился преследовать лезгин. Благородное рвение его не увенчалось успехом» (донесение князя Цицианова от 23 июня, № 85).

Едва рота под его командованием кинулась в дремучий бор, как со всех сторон была окружена лезгинами. Секерин три раза опрокидывал неприятеля, но ему пришла в голову неудачная мысль растянуть свою цепь, чтобы показаться врагам многочисленнее. Лезгины, воспользовавшись этим, бросились в шашки и прорвали цепь. Капитан Секерин был изрублен, но, умирая, успел крикнуть старшему офицеру Рогульскому: «Помни, русские не сдаются!».

Рогульский отбросил неприятеля, но, «не воздержав своей запальчивости, пошел дальше, и после трехчасового упорного сражения остался жертвою чрезмерной храбрости своей, не подкрепленной опытностью, тем паче в гористых и лесистых местах необходимо нужною».

Падая, он напомнил своему брату слова Секерина. Рогульский 2-й принял команду, но его тут же сразила пуля. Видя гибель офицеров, лезгины предлагали солдатам сдаться, но егеря бросились в штыки, окружили себя мертвыми телами и пали всуе до последнего человека. Подоспевший из Гори отряд нашел только четверых тяжелораненых, которых лезгины еще не успели увезти с собой.

Старожилы Карелей помнят еще братскую могилу, одиноко видневшуюся под зеленым пологом леса. На ней, говорили они, стоял деревянный крест. Но время повалило крест, сгладило с землею могильную насыпь, и никто не скажет нам теперь, где покоятся кости тех, которые, умирая, завещали нам великие слова: «Помни, русские не сдаются!». Право, эти слова стоили бы монумента.

Происшествие в Карелях сильно встревожило князя Цицианова. Он приказал командовавшему карталинским кордоном генерал-майору князю Орбелиани догнать и наказать лезгин во что бы то ни стало. Орбелиани, собрав 11 рот пехоты и при 14-ти орудиях, вошел в пределы Ахалцыхского пашалыка. Испуганный паша просил остановить движение, обещая удалить лезгин из своих владений и не давать им у себя приюта. Орбелиани согласился и отвел свои войска назад, но с тем условием, что лезгины сдадутся ему на капитуляцию. Это был страшный удар для самолюбия азиатов, но другого выхода для них не было. 25 июля шестьсот лезгин покорно подъехали к русскому стану. Их обезоружили и, как пленных рабов, погнали за Алазань, откуда отпустили восвояси (там же, 9 сентября, № 143).

С удалением лезгин из Ахалцыхского пашалыка, в Карталинии водворилось спокойствие. Но зато волнения начались за Алазанью. Джарцы не выполняли своих обязательств, не платили дани, ссылаясь на бедность и неимение шелка, а между тем пропускали через свои земли хищнические шайки. Одна из них угнала весь казачий табун, так что в донском Тарасова полку осталось всего 62 лошади.

«Такое неприятное происшествие, – доносил Павел Цицианов, – и оному подобные в течение сего лета на правом фланге случившиеся, остановили мои действия на дальнейшие предприятия и поставили в необходимость вести против хищников войну оборонительную, дабы отлучкою из Грузии нескольких батальонов не ободрить дерзости дагестанцев» (донесение князя Цицианова от 18 июля, № 102).

К джарцам князь отправил «увещевательное» письмо, коим убеждал их, раскаявшись в своих заблуждениях, доставить 350 литров шелку (там же от 2 сентября, № 155). Замечательна необыкновенная энергия выражений пылкого главнокомандующего.

«Неблагодарные! – писал Павел Цицианов в прокламации к джарскому народу. – Не обманете вы меня в другой раз. Истреблю вас с лица земли, и не увидите вы своих селений. Пойду с пламенем по вашему обычаю, и хотя русские не привыкли жечь, но я спалю все, что не займу войсками и водворюсь на веки в вашей земле. Знайте, что писав сие письмо к вам неблагодарным, кровь моя кипит, как вода в котле, и члены все дрожат от ярости. Не генерала я к вам пошлю с войсками, а сам пойду, – землю вашу покрою кровью, и она покраснеет, но вы, яко зайцы, уйдете в ущелья, и там вас достану, и буде не от меча, от стужи поколеете…».

Досталось и союзнику их, елисуйскому султану.

«Бесстыдный и с персидскою душою султан! – писал к нему князь Павел Цицианов. – И ты еще смеешь писать ко мне! В тебе собачья душа и ослиный ум, как можешь ты своими коварными отговорками обмануть меня? Знай, что доколе ты не будешь верным данником моего государя, дотоле буду желать твоею кровью вымыть мои сапоги…».

Джарцы не отвечали на эти прокламации, потому что восемь тысяч дагестанских лезгин, предводимые известным Сурхай-ханом, уже вошли в их область и в ночь с 22 на 23 октября 1803 г., перейдя Алазань, внезапно ринулись на русский лагерь.

К счастью, войска Гулякова при этом ночном нападении сохранили полный порядок и самообладание. Они всю ночь отражали атаки, непоколебимо стоя на месте. Но едва стало светать, как Гуляков перешел в наступление и, хотя лезгины исчезли, «как призраки ночи», они были настигнуты на берегу Алазани, где понесли жестокое поражение: 150 тел осталось на месте и свыше 170-ти человек утонуло.

Отряд Гулякова состоял всего из 1200 человек пехоты, 170-ти казаков и трех орудий. Донося об этом, Гуляков сообщил, что в числе предводителей скопища находился один из аварских старшин по имени Алисканд. А так как аварский хан считался в нашем подданстве и получал от русского правительства жалование, то Павел Цицианов потребовал от него выдачи Алисканда. Хан ответил отказом. Князь Цицианов, воспользовавшись этим, приказал навсегда прекратить ему выдачу жалования.

«Ваши дагестанцы, – писал он к нему, – напали на лагерь Гулякова, но через полчаса, яко зайцы, бежали опять за Алазань, оставив на месте и в реке триста сих ваших зайцев или мух, кои до сих пор не верят, что воробьям нельзя вести войну с орлами».

Горные реки могут стать непреодолимым препятствием на маршрутах выдвижения войск. Зачастую переправиться через водные преграды в горах можно только в одном месте на всем течении реки.
Фото: Роман ВЯЗИН

В том же роде писал он к одному из влиятельнейших аварских старшин, которого также подозревал в нападении на русский лагерь: «Вам известно, постель ли люблю или боевое поле, где кровь льется реками, и головы валятся, как яблоки. Следовательно, не слабой мухе, каков аварский хан, брать гордый голос против непобедимого русского оружия и думать устрашить меня, поседевшего под ружьем».

Поручив Гулякову, в случае если джарцы не доставят подати, наказать их оружием, Павел Цицианов начал готовиться к походу против ганжинского хана и только ожидал прибытия еще двух новых полков, Севастопольского пехотного и 15-го егерского, направленных к нему из внутренней России.

Полки прибыли в первой половине ноября, но в таком виде, что Цицианов решительно не знал, что с ними делать. Шеф Севастопольского полка доносил ему, что в полку до комплекта не достает 600 человек, что полк никогда свиста пуль не слыхал, а люди не умеют ходить и на 15-ти верстах устают и падают. Егерский полк был еще в худшем состоянии, так что Цицианов не решился даже взять его с собой, а отправил в Кахетию к генералу Гулякову.

Таким образом, для похода в Ганжу ему с большими усилиями удалось собрать только шесть батальонов пехоты: 17-й егерский полк, батальон кавказских гренадер и два батальона севастопольцев при 11-ти орудиях. Кавалерию составляли три эскадрона нарвских драгун и две сотни казаков. Отряд этот 22 ноября 1803 г. двинулся в поход из-под Тифлиса.

Вступив в пределы ганжинского ханства, князь Цицианов писал Джеват-хану: «Первая и главная причина моего прихода сюда та, что Ганжа со времен царицы Тамары принадлежала Грузии и только слабостью царей грузинских отторгнута от оной. Россия не может смотреть с равнодушием на расторжение Грузии, и не достойно бы было с силой и достоянием высокомощной и Богом вознесенной Российской империи оставить Ганжу, яко достояние и часть Грузии, в руках чуждых».

Поэтому, напоминая хану, что за шесть лет перед этим, во время похода графа Зубова, он присягнул на подданство России, Павел Цицианов требовал сдать крепость без сопротивления, чтобы не испытать несчастного жребия, которому некогда подпали Очаков, Измаил и Варшава.

«Пришедши с войсками брать город, – писал Цицианов хану, – я по обычаю европейскому и вере, мною исповедуемой, должен, не приступаю к пролитию крови человеческой, предложить вам о сдаче города. Буде завтра в поддень не получу ответа, то брань возгорится. Я понесу под Ганжу огонь и меч, и вы узнаете, умею ли я держать слово».

Джеват-хан не отрицал, что за шесть лет перед тем присягнул на подданство русской императрице, но прибавлял, что принудила его к этому сила, а не расположение к России. «Тогда, – писал он, – персидский шах был далеко, и на помощь его рассчитывать было нельзя, а теперь, слава Аллаху, он близко… А где же слыхано, чтобы русские были храбрее персиян»?

Получив такой ответ, Цицианов двинулся вперед и, 2 декабря 1803 г., овладев городскими садами и предместьем, обложил крепость. «Не имея при себе чертежей города и его окрестностей, хранящихся в Петербурге в депо карт у генерал-квартирмейстера, – писал Цицианов государю, – я принужден был сделать личное обозрение крепости, причем бой продолжался два часа и стоил нам трех офицеров и до ста нижних чинов, выбывшими из фронта (рапорт князя Цицианова 8 декабря 1807 г., № 108). Прибавим, что в числе тяжелораненых находился командир одной из егерских рот капитан Котляревский, будущий герой Мигри, Асландуза и Ленкорани.

С занятием садов началось бомбардирование города. Джеват-хан защищался геройски. Целый месяц длилась осада. Три раза возобновлял Цицианов требование сдать крепость, но все было напрасно. «Вы пишите, – отвечал ему Джеват-хан, – что во время штурма кровь человеческая прольется и что на совести нашей грех будет. Когда так – не ходите, и кровь не прольется. А если пойдете, то прольется, конечно. Но грех на вас будет. Упоминаете также, что в законе христианском кровь проливать грешно, а в нашем магометанском сказано, что если кто нападет и кровь пролита будет, то за грех не вменяется».

Князь Павел Цицианов терял терпение.

«Я возьму крепость и предам тебя смерти», – грозил он упрямому хану.

«Ты найдешь меня мертвым на крепостной стене», – отвечал Джеват.

И оба клялись исполнить свое обещание.

29 декабря князь Цицианов собрал, наконец, военный совет, постановление которого выразилось в следующем протоколе (архив кавк. в. окр. шт., д. 1803 г., № 437):

Протокол, 29 числа декабря 1803 г., учиненный в военном совете, составленном под председательством г. генерал-лейтенанта и кавалера князя Цицианова из господ: генерал-майора, шефа Нарвского драгунского полка, Портнягина, полковников: от артиллерии Ахвердова, шефа 17-го егерского полка Карягина и Кавказского гренадерского полка подполковника Симоновича, при блокаде Ганжинской крепости.

В оном совете читаны были предложения г. генерал-лейтенантом князем Цициановым следующие бумаги:

1) Выписка из событий, бывших доселе при блокаде Ганжинской крепости, в коей объяснены неблагоприятные отзывы ганжинского Джеват-хана на неоднократные предложения г. генерал-лейтенанта и кавалера князя Цицианова о сдаче крепости на дискрецию и побудительные причины, поставившие его, г. генерал-лейтенанта и кавалера в обязанность сделать военный совет для определения мер, какие в таком случае принять должно.

2) Последнее письмо, в тот же день от Джеват-хана полученное, содержавшееся в околичностях и пустых выражениях, изъявляющих упорство его.

3) Статьи, начертанные г. генерал-лейтенантом и кавалером князем Цициановым, на коих он предполагал сдачу крепости.

Военный совет, по прочтении всех оных бумаг и по рассуждении, единогласно положил: послать к Джеват-хану ганжинскому вышеописанные статьи о сдаче крепости с тем, чтобы в последний раз испытать намерения хана, не согласится ли он на те пункты и чтобы ответ на то прислал он 30 числа к полудню. А если на сие последнее предложение Джеват-хан ганжинский не пришлет совсем или пришлет неудовлетворительный ответ, тогда в наказание гордости Джеват-хана и упорства в сдаче крепости, а также уважая недостаток войск российских, особливо в фураже для лошадей, позднее время, нездоровые воды и умножение от того больных, и что для российских войск постыдно, сняв блокаду, от крепости отступить, – прибегнуть к последней и необходимой мере: взять крепость приступом (далее следуют подписи).

Условия, в тот же день отправленные к Джеват-хану, заключались в шести пунктах (акты кав. арх. ком., II, № 1179):

1) Джеват-хан ганжинский со всеми жителями его владений должен присягнуть на подданство Государю Императору.

2) Крепость должна быть очищена и занята со всеми орудиями и военными снарядами российскими войсками.

3) Джеват-хан ганжинский, находясь в подданстве российском, управляет своим владением на прежних правах, и пребудет данником России, платя по 20 тыс. руб. в год и за 1804 г. должен всю оную сумму заплатить при подписке сих статей.

4) Войска, расположенные в крепости и по дороге к Шамшадилю, должен снабдить провиантом и фуражом, а под сено отвести луга по утвержденным ценам.

5) На Шамшадиль и жителей оной провинции никакого притязания не иметь, а оставаться им, как они ныне состоят под управлением грузинского правительства.

6) В верность сохранения всего вышеописанного Джеват-хан ганжинский должен сына своего Хусейн-Кули-агу отдать аманатом для всегдашнего пребывания при главнокомандующем Грузией, коему будет производимо по 10-ти руб. в день (дело 364, донесение князя Цицианова от 10 января 1804 г., № 11).

Джеват-хан не принял этих условий. Князь Цицианов назначил штурм в ночь со 2 на 3 января 1804 г. Войска были разделены на две колонны.

Первая, генерал-майора Портнягина (батальон Кавказского гренадерского полка, батальон Севастопольского и три эскадрона спешенных драгун, всего 859 чел.), должна была действовать со стороны карабагских или верхних ворот.

Вторая, полковника Карягина (два батальона 17-го егерского полка, всего 585 чел.) – со стороны тифлисских или цитадельных.

Остальные два батальона располагались в резерве, по одному за каждой колонной. При этих резервах находилась вся артиллерия и две сотни казаков. Наконец, татарская милиция, «яко недостойная по своей неверности вести войну вообще вместе с высокославными российскими войсками», назначена для содержания конной цепи вокруг садов и форштадта (дело 364, донесение князя Цицианова от 10 января 1804 г., № 11).

В темную морозную ночь войска вышли из лагеря и на рассвете стали под крепостью. Несколько горящих подсветов, брошенных неприятелем в ров, осветили русские штурмовые колонны. С крепостной стены загремели орудия. Приступ начался.

Колонна генерала Портнягина, приблизившись к карабагским воротам, приняла вправо, чтобы ворваться через брешь, прибитую накануне; но так как против этой бреши сосредоточены были основные силы ганжинцев, то Портнягин предпочел оставить ее в стороне и штурмовать крепостную стену при помощи лестниц. Сопротивление однако было столь велико, что нападение два раза было отбито, и только в третий раз, когда генерал Портнягин сам бросился в голове колонны в атаку, солдатам удалось взобраться на стену.

Портнягин, взошедший на стену первым, был окружен татарами, но, к счастью, подполковник Симонович с кавказскими гренадерами и майор Фитингоф с драгунами успели выручить генерала. «Титло храброго, – писал Цицианов, – не я даю генералу Портнягину, а солдаты, им предводимые, единогласно в войске провозглашали сие после штурма» (дело 364, донесение князя Цицианова от 10 января 1804 г., № 11).

Колонна полковника Карягина должна была начать приступ не прежде, как услышит барабанный бой Портнягина уже на стенах, но «храбрый и поседевший под ружьем полковник Карягин», видя вред, наносимый ему огнем неприятеля, который, бросая подсветы, освещал его колонну, кинулся вперед, не ожидая успехов Портнягина, «и с победою взошел на стену».

Здесь последовательно одна за другой были взяты три главные башни. В одной из них, Каджи-кале, находился сам Джеват-хан, не захотевший искать спасения в бегстве. Видя невозможность остановить русских, он сел на пушку и защищался до тех пор, пока не был изрублен капитаном Козловским, который и сам тут же пал под кинжалами ханских нукеров. Вместе с Джеват-ханом погиб и средний сын его Гусейн-Кули-ага, тогда как двое других при самом начале штурма успели бежать.

Солдаты, между тем, втащили за собою на стены огромные, пятисаженные лестницы и по ним стали спускаться в город, где толпы конных и пеших татар в беспорядке носились по улицам, тщетно разыскивая ханский бунчук. Растерявшиеся жители оглашали воздух неистовыми криками. Сопротивления нигде уже не встречалось. Только в ханской мечети вспыхнул отчаянный бой, закончившийся истреблением пятисот последних запершихся в ней ганжинских защитников.

Взятие Ганжи стоило россиянам 17 офицеров и 227 нижних чинов убитыми и ранеными. В крепости, кроме больших военных и продовольственных запасов, взято 12 орудий, 6 фальконетов, штандарт с изображением на древке руки Магомета и 8 знамен, из которых одно «с нарисованным львом и надписями большой почитается важности». Сверх того, неприятель потерял 1750 человек убитыми и 17 тыс. 224 бойцов было взято в плен.

Достойно замечания, что во время кровавого штурма, из девяти тысяч женщин, собранных Джеват-Ханом в городе из селений в залог верности их мужей, ни одна из них не подверглась оскорблению или насилию. В числе пленных представлено было главнокомандующему все ханское семейство в самом бедственном положении. Уважая военную доблесть павшего хана, князь Цицианов не только даровал его семейству полную свободу и щедро одарил деньгами, но приказал разыскать тело Джеват-хана и похоронить его в пригородной мечети со всеми почестями, подобавшими его сану.

Молва об этом штурме дошла и до Петербурга.

«Слава Богу, слава и тебе, – писал Цицианову один из его друзей, граф Растопчин (впоследствии, в 1812 г., знаменитый московский генерал-губернатор), – не за то, что ты без артиллерии взял азиатский Гибралтар, не за то, что к чести победителей Очакова и Измаила, присоединил взятие Ганжи, не за то, что чувства твоей благородной души нашли отголосок в душе солдата и вместо зверства поселили в них человеколюбие («XIX век» в II. Письма Растопчина Цицианову).

Сам Цицианов высоко ценил подвиги солдат при взятии Ганжинской крепости. «Счастливый штурм сей, – писал князь, – есть доказательство морального превосходства русских и того духа уверенности в победе, который питать и воспламенять в солдатах считаю первою моею целью».

Его заботы о своих боевых сподвижниках, действительно, представляют собой редкий и трогательный пример. Так, в первые же минуты после ганжинского штурма, среди тяжких забот, он собирает сведения не о погибших, а и о тех, кто понес в этих погибших тяжкую, невозвратимую утрату. В рапорте государю, писанном, можно сказать, еще на дымящихся развалинах крепости, говоря о смерти драгунского поручика Кейта, кинувшегося на лестницу вслед за генералом Портнягиным, Цицианов прибавляет, «что после убитого осталась жена в беднейшем положении»; донося о смерти пожилого майора Бартенева, «считавшего долгом идти на приступ впереди своих подчиненных», он просит в память отца произвести в офицеры сына его портупей-прапорщика, «дабы он мог поспешить относительно храбрости по следам доблести отца своего». Вот почему князь Цицианов, несмотря на его строгость и даже суровость, был так безгранично любим своими подчиненными.

В политическом отношении взятие Ганжи было событием чрезвычайной важности, так как крепость эта считалась ключом к северным провинциям Персии. Поэтому, желая убедить побежденных, что русские никогда уже не оставят завоеванного края, Цицианов, на другой же день по взятии крепости, обратил главную городскую мечеть «в храм истинного Бога», а для того, чтобы и самое название Ганжи истребить из памяти народной, назвал город Елизаветполем, в честь императрицы Елизаветы Алексеевны.

Указом верховного грузинского правительства от 8 марта 1804 г. было объявлено по Грузии: «Кто после обнародования нового названия города и округа, через месяц или с 1 апреля, в прошениях, актах и во всех бумагах бывшую Ганжу будет называть Ганжею, а не Елизаветполем, с того будет взыскиваемо по одному серебряному рублю штрафа и собранная таким образом сумма, по предписаниям главнокомандующего, будет употреблена на общеполезные заведения и помощь Елизаветполю.

Ханство под именем Елизаветпольского округа было присоединено к России и подчинено управлению, сходному с уездами Грузии. Для охраны новой провинции Цицианов оставил в ней 17-й егерский полк под командой «испытанного в храбрости и знании службы полковника Карягина».

Продолжение следует.

Идея публикации – генерал-майор Евгений Никитенко