1 июня, 2009

Большая Кавказская война (5)

И в сече с дерзостным лицом Явился пылкий Цицианов

Александр Пушкин

Продолжение.

Начало в № 5 за 2008 г.

Успокоив Грузию от внутренних междоусобиц, князь Павел Цицианов обратил затем внимание свое на обеспечение внешних пределов ее от беспрерывных вторжений неприятеля. Он понимал, что, пока Грузия будет жить под угрозой вражеских нашествий, в ней никогда не будет и внутреннего мира. Самыми опасными и, во всяком случае, самыми беспокойными соседями Грузии были лезгины.

Многочисленные толпы их издревле спускались с гор в богатые долины Закавказья и как саранча опустошали целые провинции. Одна Кахетия теряла пленными до трехсот семейств. Карталиния испытывала подобную же участь. Казалось, что только привязанность к родным горам и непривычка к знойному климату низовья мешали горцам Дагестана окончательно укорениться в Грузии и поработить себе это давно распавшееся на части и обессиленное царство.

Но один уголок Грузии, представлявший наиболее удобств для лезгинской оседлости, не избегнул этой печальной участи и был завоеван ими в первой половине XVII века. Это была северо-восточная часть Кахетии, между Кавказским хребтом, Алазанью, Курой и Шекинским ханством, известная теперь под именем Закатальского округа. Вслед за нашествием Шах-Аббаса, окончательно разорившего Кахетию (1617 г.), несколько лезгинских дружин спустились с гор и без труда овладели этой областью со всем ее населением. Одна из дружин, приведенная потомком цахурских султанов, захватила восточный участок области и образовала здесь самостоятельное владение, названное Елисуйским султанством. Прочие же дружины, не имевшие привилегированных вождей, разделили между собой всю остальную территорию, образовав федеративный союз (гез) из шести республиканских обществ: Джарского, Белоканского, Катехского, Тальского, Мухахского и Джинихского.

В Елисуйском султанстве упрочилась и существовала до последнего времени ханская власть, причем из дружинников султана возникло дворянское сословие беков, получивших в наследственное управление и пользование земли, населенные порабощенными туземцами области.

В остальных же обществах, состоявших каждое из нескольких селений, неизменно сохранялась общинная форма управления, причем всеми делами обществ с правами верховной, судебной и распорядительной власти, управлял совет (джамаат) из светских и духовных старшин, выборных от народа (кехви и казии). Если же дела касались не одного общества, а целого геза или нескольких джамаатов, то они решались в союзном собрании, которое по мере надобности собиралось в урочище Агдаме.

Аборигенами области как в султанстве, так и на территории вольных обществ, были главным образом грузины, а затем монголы (мугалы), осевшие здесь в конце XIV века, во время нашествия Тамерлана.

Сами лезгины пренебрегали мирным трудом земледельца, считая его неприличным и несвойственным воину (название главного селения Джары происходит от слова джар или чаар, т. е. дружина, войско). Но так как завоеватели нуждались в средствах для существования, и эти средства должна была дать им покоренная область, то все населенные земли были разделены на участки (кешкель) по числу лезгинских семейств или родов (тохум). Грузины и мугалы, оставаясь на этих землях в качестве наследственных арендаторов, были обложены в пользу завоевателей многочисленными, но точно определенными податями и повинностями. Если принять во внимание, что побежденные пользовались более чем достаточным количеством земли, то они уплачивали собственникам кешкелей ни в коем случае не более одной третьей части, а иногда только десятую часть своего урожая.

Владелец кешкеля не имел права держать их в крепостной зависимости. Они не обязывались ему никакими личными повинностями, а тем более службою. Наконец, наказаниям подвергались только по суду и при том на основании обычаев (адатов), довольно близких к их собственному праву. Поэтому к началу русского владычества в Закавказье они почти слились с лезгинами, хотя сохранили свой язык, нравы и обычаи.

Значительная часть этих грузин, оставшись без всякой поддержки со стороны своих свободных соплеменников и церкви, успела к тому времени перейти в ислам. Коренные мусульмане называли этих новых единоверцев своих иншлой, т. е. новообращенными. Отсюда название – иншлойцы, под которым ныне известны грузины Закатальского округа (М. Ковалевский «Закон и обычай на Кавказе»; документы архива военно-народного управления; статьи «Джаро-белоканцы до начала XIX столетия». Газ. «Кавказ» 1846 г., №№ 2 и 3).

В стратегическом отношении завоеванная область составила передовой форпост для дагестанских горцев и облегчила им как нельзя более их дальнейшие разбойничьи набеги на Грузию.

О серьезной борьбе с ними грузинские цари не могли и думать. Когда грозный завоеватель востока Шах-Надир решился наказать лезгин и послать на них многочисленное войско, горцы, укрепившись в Белоканах, отразили штурм и положили под стенами этой крепости 14 тыс. грузин и персиян.

С тех пор никто уже и не мечтал о наказании дерзких хищников в их собственных пределах. Даже русские военачальники в Грузии – Самойлов и Лазарев – поражавшие с ничтожными силами громадные скопища лезгин на открытых равнинах Кахетии, ни разу не решались перейти Алазань, чтобы внести оружие в самые недра джаро-белоканской земли. Вот на эти-то вольные и гордые своей независимостью общества князь Цицианов и решил прежде всего наложить свою тяжелую руку.

Не прибегая еще к оружию, он пользовался каждым случаем, чтобы разъяснять горцам могущество России и ничтожность их перед нею. Повелительный и резкий тон русского главнокомандующего шел как нельзя лучше к тогдашним обстоятельствам и был понятен азиатам. «Статочное ли дело, – писал Цицианов в одной из своих прокламаций, – чтобы муха с орлом переговоры делала».

Он требовал от них, как сильный от слабого, безусловной покорности и выдачи беглого грузинского царевича Александра, который, укрываясь в их обществах, не переставал домогаться прав на престол своего отца Ираклия. Царевич задался мыслью убедить население, что Россия не в силах защитить страну от внешних врагов и тем хотел заставить своих соотечественников пожалеть о времени правления фамилии Багратидов.

Уже с самого начала 1803 г. стали ходить слухи, что джаро-белоканцы ожидают только прибытия горных лезгин, чтобы вторгнуться в Кахетию и опустошить ее до самого Тифлиса. Дороги сделались небезопасными даже в Памбаке и Шамшадиле, где появлялись лезгинские партии, пробиравшиеся в Ахалцых. Несколько казаков было ими убито или захвачено в плен (донесение Цицианова 9 февраля, № 23. Журнал исходящий всеподданнейшим донесениям за 1803 г. Дело по описи № 479).

«В отвращении таковой дерзости хищников и бесславии стражи» – как выражался Цицианов, он приказал свиты Его Величества по квартирмейстерской части полковнику Дренякину произвести рекогносцировку берегов Алазани и в лесистых пространствах этой реки устроить редуты и засеки, а в открытых местах волчьи ямы, расположенные шахматным порядком в несколько рядов.

Он предполагал, что подобными мерами при бдительности наших кордонов можно будет пресечь лезгинам кратчайший путь из Дагестана в Ахалцых и заставить и делать большие объезды через Карабаг (там же).

В то же время Павел Цицианов писал государю: «Чарская провинция, имеющая только два города, т. е. Белоканы и Джары, населенная лезгинами, искони принадлежавшая Грузии и не более 70-ти лет назад от слабости последней отклонившаяся от повиновения, сделалась ныне гнездом хищников, кои частыми вторжениями в Грузию довели оную до нищеты, а ко всему тому пребывание там царевича Александра – налагают на меня обязанность сделать сильное впадение в Чарскую область и наказать оную, чтобы страхом удержанная, не осмелилась бы она делать набеги (донесение П. Д. Цицианова 8 марта, № 32, там же).

С этой целью князь Цицианов поручил генералу Гулякову (стоявшему с полком в Кахетии) перейти Алазань (отнюдь не вдаваясь вглубь страны, чтобы не подвергнуть войска большому урону) и захватить только прибрежные селения, поставлявшие лучших проводников для хищнических партий.

Затем Гуляков должен был потребовать от лезгин, чтобы они допустили наши гарнизоны в Джары и Белоканы и немедленно выдали царевича Александра. «От успеха сего дела, – писал Гулякову князь Цицианов, – зависит слава оружия Его Императорского Величества и ваша собственная, а для здешнего края – спокойствие, польза и богатство (предписание князя Цицианова Гулякову, № 304).

Войск, однако же, было слишком мало, чтобы дать в распоряжение Гулякова достаточные силы. Во всем Закавказье находилось только четыре полка, да и те имели свое специальное назначение. Кабардинский полк занимал Кахетию, 17-й егерский стоял в Памбаке и Шамшадиле против Ганжи и Эривани, Тифлисский прикрывал нижнюю, а Кавказский гренадерский Верхнюю Карталинию со стороны тех же лезгин, Ахалцыха и Осетии (из этого числа шесть рот, т. е. половина Кавказского гренадерского полка и батальон 17-го егерского, составляли гарнизон в Тифлисе, а батальон Тифлисского полка находился на прикрытии горных промыслов в борчалинской дистанции и не мог оставить своего поста; таким образом, из 12-ти батальонов, находившихся в Грузии, только 8,5 могли действовать в поле).

Иными словами, против джарцев, без ослабления обороны на главных пунктах, могли быть назначены только три батальона: два от Кабардинского и один от Тифлисского полков, при восьми орудиях и двух сотнях донских казаков – всего 1692 человека пехоты и конницы.

С такими незначительными силами приходилось действовать с крайней осторожностью, чтобы случайной неудачей не поколебать авторитета русского оружия в глазах азиатов. Тогда один из грузинских князей, Дмитрий Орбелиани (впоследствии шеф Кабардинского полка) предложил Цицианову прибегнуть к старинному способу – созвать ополчение (мориге), как было при грузинских царях, собиравших этим путем до семи тысяч ратников (акты кав. арх. ком., II, № 565. Письмо князя Орбелиани к Цицианову).

Но помимо недостатка в войсках, было еще одно обстоятельство, сильно стеснявшее князя Цицианова в его действиях: именно – совершенное отсутствие сведений о той стране, где предстояло действовать. Ни карт, ни планов у нас не имелось, и Цицианов справедливо жаловался на это государю: «Вот уже четыре месяца, – писал он (донесение Цицианова от 12 марта, № 36), – как я нахожусь при войсках, мне вверенных, а по сие время не имею ни карты Грузии, ни таковой же Кавказской линии и должен ходить здесь и распоряжаться, как во мраке ночи. Без карты же и самоопытнейший и деятельнейший генерал, а не таков, каков я, безвинно ввергнуться может в проступок». Причина этого, по мнению его, заключалась в том, что во всем Закавказье находился только один офицер Генерального штаба (или, как их называли тогда, – «свиты Его Величества по квартирмейстерской части») и при нем два помощника, но те занимались составлением карт для петербургского депо, не оставляя главнокомандующему даже копий. «Как будто бы, – прибавляет Цицианов, – в Петербурге карты нужнее, нежели генералу, здесь действующему и движущемуся» (донесение 11 апреля, № 47).

Отряд, между тем, уже собрался в Сигнах, и 4 марта 1803 г. Гуляков прибыл с ним на Алазань, к броду Урдо. Противоположный берег был занят неприятелем, встретившим наши войска сильным огнем. Выдвинутые вперед восемь орудий заставили его отступить, но перестрелка, длившаяся около двух часов, стоила русским войскам жизни «храброго и усердного начальника артиллерии майора Лидерса», который, будучи ранен в голову, скончался через несколько дней, благодаря только плохому состоянию в отряде санитарной части и медицинского персонала.

Донося об этом государю, Цицианов писал, «что войска, находящиеся в Грузии, нуждаются крайне в лекарях, неискусства и малоопытности которых Лидерс и сделался жертвой». Он настаивал на присылке сюда хотя бы одного штаб-лекаря и одного оператора, необходимых здесь как на случай походов, так и для надзора за лечением в лазаретах (донесение от 18 марта, № 39).

В горах один пункт местности всегда командует над другим.
Фото: Роман ВЯЗИН

Так окончилась наша первая встреча с лезгинами. Неприятель очистил переправу, но перейти здесь Алазань было невозможно. Брод, по крутости обоих берегов, оказался настолько затруднительным, что пришлось искать другого, более удобного места. Войска переправились на лезгинскую сторону только 6 марта у сел. Анага.

Прибрежные селения оказались пустыми. Гулякову не удалось захватить из них ни одного человека, а потому, чтобы заставить лезгин войти в переговоры, он, не колеблясь, решил сделать то, чего не мог сделать Шах-Надир, – взять Белоканы и окончательно разрушить этот разбойничий притон, куда стекались удальцы со всего Закавказья.

Несмотря на запрещение, Гуляков повел отряд в самую глубь страны, надеясь, – как доносил Цицианов, – «и на опытность свою и непобедимость своего малого войска» (донесение от 12 марта, № 35). Дорога была трудная. Везде топкие болота, дремучие леса, переправы через тинистые реки. Вдобавок три дня к ряду шел непрерывный дождь со снегом, растворивший почву до невозможности везти артиллерию.

Тем не менее, 9 марта войска подошли, наконец, к Белоканам. Перед самым селением, в густой чаще леса, стояло сильное неприятельское укрепление, огражденное с флангов топкими болотами и камышами. Чтобы пройти к Белоканы, надо было прежде всего взять это укрепление, а между тем здесь сосредоточилось до десяти тысяч лезгин. При них находились царевичи Александр и Теймураз.

Осмотрев местность и убедившись, что артиллерию провезти через лес невозможно, Гуляков оставил ее при вагенбурге, приказав начать и кончить дело штыками. Не вдаваясь в пустую перестрелку, которая могла бы только напрасно увеличить наши потери, он бросился во главе кабардинских батальонов. Укрепление было взято, и отряд, поражая бегущих, на их плечах ворвался в Белоканы. Неприятель, не успевший занять селение вовремя, рассеялся. Грузинская конница отбила шесть знамен, истребила все ближайшие селения и сами Белоканы обратила в развалины, «в ничто совершенно», как доносил Гуляков (донесение от 19 марта, № 40).

Такого поражения на своей земле лезгины еще не испытывали. Вся белоканская равнина до самых гор была усеяна трупами. В плен захвачено до полутораста семей. «Но плен этот, – как доносил Цицианов, – есть только тот, который находится в лагере русских войск, поелику о количестве пленных, взятых грузинами, которые доселе занимаются перевозкой добычи по всем местам Грузии, невозможно иметь точного сведения. Но многими бывшими в сражении князьями полагается, что число оных восходит до семисот человек» (там же).

О действиях грузинского ополчения князь Цицианов вообще отзывался с большою похвалой и даже, не без политических целей, послал с донесением к государю об этой победе одного из грузин, князя Луарсаба Орбелиани, «яко отлично, на глазах Гулякова, сражавшегося».

«Для вящего поощрения грузинских князей и дворян к подвигам военным, – писал Цицианов к государю, – осмеливаюсь испрашивать для него знак отличия военного ордена св. Георгия 4-й степени, который докажет им ясно всемилостивейшее благоволение Вашего Императорского Величества к заслугам их, и что они не различаются от российских верноподданных, как было в прежних делах, где о грузинских войсках даже ничего не упомянуто» (донесение от 12 марта, № 35).

«К сожалению, – прибавляет Цицианов, – долгом считаю донести, что, несмотря на строжайшие мои предписания, не было возможности воздержать храбрых грузин, воспламененных мщением, от древнего азиатского обычая превращать селения в развалины и предавать все огню и мечу». Цицианов даже поспешил еще раз подтвердить Гулякову, чтобы тот «всемерно воздерживал грузин от грабительства, поелику оные провинции назначаются к подданству российскому, а по той причине лучше иметь ее не разоренную, нежели ограбленную».

Получив известие о взятии Белокан, главнокомандующий не считал уже возможным ограничиваться прежними своими предположениями. Он требовал, чтобы Гуляков, пользуясь «как самим действием, так и славою своей победы», шел без потери времени к Джарам и заставил лезгин присягнуть на вечное подданство России и платить ей дань, какую когда-то платили они грузинским царям. «Ваше превосходительство, – писал он по этому поводу Гулякову, – согласитесь без сомнения со мною, что слава оружия состоит в том, что взятое не отдавать и побежденным предписать законы (предписание Гулякову от 12 марта, № 422).

Гуляков однако же не мог двинуться к джарцам, не обеспечив предварительно своего тыла посредством устройства на сообщении с Кахетией прочной переправы через Алазань у брода Урдо. Сверх того явилась необходимость снабдить войска продовольствием, которое подходило к концу. Между тем получены были известия, что в Джары прибыл нухинский хан с значительным войском и двумя орудиями и что туда же ожидаются другие соседние ханы. Об этом писал Цицианову сам владетель Нухи, предлагавший ему свое посредничество для заключения мира с джарцами, которых считал своими союзниками (донесение Цицианова от 19 марта, № 40).

Цицианов отвечал ему, что в рассуждении Джар и Белокан он уже положил за правило или усмирить их, или стереть с лица земли. Но что касается нухинского хана, то он предоставляет ему действовать по собственному усмотрению; предупреждая только, что «великий и могущественный Государь Император приказал оказывать защиту и покровительство всем преданным и приязненным соседям, а врагов истреблять силой непобедимого российского оружия» (ак. кав. ар. к., I, № 1383)

«А дабы письмо мое к нухинскому хану возымело желаемый успех, – доносил Цицианов государю, – то для подкрепления моих требований посылаю я вслед за сим еще один батальон, а, смотря по обстоятельствам, может быть, принужден буду и более усилить отряд Гулякова, который сделался пунктом внимания всего Дагестана» (донесение Цицианова, № 40).

Но Гуляков обошелся и теми силами, которые находились у него в распоряжении. Получив известие, что джарцы отвергли наши условия, он выступил из Белокан 27 марта и зная, что на пути стоят войска нухинского хана, приготовился к упорному бою. Сопротивления однако же не было. Нухинские войска, при первом слухе о приближении русских, бежали в свои владения. Сел. Катехи, покинутое жителями, занято было русскими войсками без выстрела.

В Джарах собрался джамаат для обсуждения вопроса – что делать: защищаться или выйти на встречу с победителями с шашкой, повешенной на шее? Молодежь, подстрекаемая приверженцами царевича Александра, требовала боя. «Отцы наши, – кричали они, – отразили Шах-Надира, так что же значит какая-нибудь тысяча русских штыков?». Джамаат заволновался. Тогда возвысили свой голос старики, более опытные и благоразумные. «Царевичу, – говорили они, – есть повод поджигать нас к кровавой борьбе, но она грозит уничтожить наше благосостояние. Лучшие войска наши разбиты. В Белоканах не осталось камня на камне. Мы бессильны остановить нашествие русских. Так пойдем же на встречу с ними с предложениями мира» («Кавказ», 1846 г., № 4, «Сцена из покорения Джаро-Белокан»). И джарцы сдались.

Гуляков не только пощадил дома и имущество джарцев. Для большего успокоения жителей генерал отвел свои войска назад и расположил их бивуаком на берегу Алазани. Сюда явились к нему депутаты от всех вольных обществ и были отправлены в Тифлис, где 12 апреля 1803 г. Павел Цицианов объявил им следующие условия:

1) Вся Джаро-белоканская область присоединяется к России на вечные времена и облагается ежегодной данью в 1100 литр (220 пудов) шелка.

2) В подданство включаются елисуйские владения, с уплатою ежегодной подати по 100 литр шелка.

3) Селения Джары, Белоканы, Катехи, Талы, Мухах и Джиних в залог своей верности дают аманатов и отвечают за все прочие приписанные к ним селения.

4) Русским войскам предоставляется право располагаться в их селениях по усмотрению начальства, но продовольствие войск принимается за счет казны.

5) Общества обязываются не принимать и не укрывать у себя ни царевича Александра и его сообщников, ни дагестанских горцев, которых не должны пропускать через свои владения в Грузию.

Со своей стороны князь Цицианов дал торжественное обещание сохранить обществам их права и преимущества, не вмешиваться во внутреннее их управление и оставить за ними все принадлежавшие им ингилойские селения с тем, чтобы лезгины никого не стесняли в отправлении христианской веры (акты кав. арх. ком., II, № 1387 и «Кавказ», 1846 г., № 33, «Джаро-белоканцы до XIX столетия»).

«У здешних народов, – доносил Цицианов государю, – единственная политика – сила, а лучшая добродетель владельца – храбрость. Посему я принимаю правила, противные прежде бывшей системе. Вместо того, чтобы жалованьем и подарками, определенными для умягчения горских нравов, платить им некоторого рода дань, я сам потребовал у них оной».

Так было возвращено Грузии ее древнее достояние и вольный джаро-белоканский гез навсегда утратил свою независимость. «В Тифлисе, – писал Цицианов, – радость восходит до восторга, ибо Джары и Белоканы со времени отложения их от Грузии были источником всегдашнего оной разорения, и в преданиях горских народов почитается, что войска никогда не были в Белоканах, толико место сие славилось неприступностью».

Во всех грузинских городах и селениях, где были церкви, служились благодарственные молебствия с коленопреклонением и колокольным звоном, а в городских соборах читалась перед народом следующая прокламация князя Цицианова: «Знаменитая победа, одержанная под Белоканами высокославным всероссийским войском, соединено с храбрым грузинским дворянством и кизикским народом, под предводительством неустрашимого и искусного в военном ремесле генерал-майора Гулякова, и совершенное покорение Джарской провинции налагают на меня приятнейший долг возвестить сию радость всей Грузии, терпевшей от жителей оной провинции пагубные разорения, грабительства и увлечения в плен целыми селениями... (акты кав. арх. ком., II, № 1395).

Народное ополчение на сильно пересеченной местности может в отдельных случаях показать свое превосходство и над регулярной армией.
Фото: Роман ВЯЗИН

Какое значение придавал сам князь Цицианов усмирению джарцев, можно видеть из письма его к министру иностранных дел графу Кочубею – «маловажно приобретение сие, – говорил он, – для могущества и обширности Российской империи, но не могу скрыть однако, что в рассуждении Грузии оно заслуживает особого внимания и по обеспечению пределов грузинских и по водворению оружия и власти российской в самом гнезде хищного лезгинского народа» (там же, № 1389).

Относя весь успех «сей знаменитый в горах победы» к личным достоинствам и уверенности в себе генерала Гулякова, князь Цицианов повергал заслуги его монаршему воззрению, – и Гулякову пожалован был орден св. Георгия 3-й степени.

Зная характер азиатов, Цицианов однако не обольщал себя надеждой на продолжительное сохранение джарским народом данных им обязательств, а потому, для более прочного утверждения нашего владычества в крае, приказал устроить на левом берегу Алазани, при броде Урдо, сильный редут, названный Александровским. Это был передовой форпост, защищавший Кахетию. Но одного этого форпоста было еще недостаточно. И вот, под его охраной, старый развенчанный Телав со своею исторической славой и рядом с ним Сигнах с величайшей святынею Грузии – Бодбийским монастырем, в котором покоится святая Нина, составили центры, вокруг которых должны были сгруппироваться все оборонительные средства страны.

Далее, верстах в 30-ти от Сигнаха, по направлению к Муганло, где с незапамятных времен существовала переправа через Алазань, лежали развалины третьего города, называвшегося Кизиком. Но от этих развалин не веяло седою стариною, так как Кизик основан был тольков XVII столетии одним из персидских наместников, по имени Бежан. Из боязни за свою жизнь, он покинул роскошный Телав, резиденцию кахетинских царей, и построил себе одинокий дворец в Кара-Агаче, вокруг которого быстро вырос значительный город.

С падением сатрапов город этот столь же быстро исчез, как и возник, не оставив после себя никаких исторических памятников, но крепко запечатлев в умах кахетинцев память о дворце, из которого разливались на целую страну ужасы восточного тиранства (Иоселиани, «Описание древних городов Грузии»).

За Кара-Агачем, все по тому же направлению к Муганлинской переправе, на возвышенном плато с чрезвычайно здоровым горным воздухом, лежит урочище Царские Колодцы, по-грузински Дедоплис-цкаро. Название этого места перешло на местность от существовавших там колодцев, при которых грузинские цари, еще со времен Давида Возобновителя, становились сторожевым лагерем для защиты страны от лезгин. Так как в Телаве и Сигнахе существовали старые крепости, а в Кара-Агаче и Царских Колодцах не было ничего, то Гуляков в 1803 г. и заложил при двух последних пунктах первые русские укрепления, заняв их небольшими гарнизонами. Собственно говоря, ни Царские Колодцы, с их историческими воспоминаниями о славных царях, ни Кара-Агач, с руинами дворца восточного тирана, не сделались еще тогда прочными оседлыми пунктами русского населения, но они положили ему начало и, составив передовые посты, развились впоследствии в целую стройную систему лезгинской кордонной линии.

Продолжение следует.

Идея публикации – генерал-майор Евгений НИКИТЕНКО