3 июня, 2015

Большая Кавказская война (40)

Продолжение. Начало в № 5 за 2008 г.

Новый главнокомандующий Николай Федорович Ртищев был генералом еще екатерининских времен. Но эпоха многочисленных войск и изумительных карьер не дала имени его блестящего ореола, и в течение сорока лет он скромно проходил служебное свое поприще, ничем не выделяясь ни как военачальник, ни как администратор. Выпущенный в 1773 г. из кадет Шляхетского сухопутного корпуса в Навагинский пехотный полк, он участвовал в войне со шведами, а через двадцать лет, находясь в корпусе Игельстрома, был очевидцем «Варшавской заутрени».

Фото: Сергей Корец

В последние дни царствования Екатерины Ртищев в чине уже генерал-майора назначен был комендантом Астрахани, но не успел еще доехать до места нового своего назначения, как вступившим на престол Павлом был неожиданно исключен из службы. Девять лет провел Николай Федорович в отставке и только перед турецкой войной 1809 г. снова призван был на службу, произведен в генерал-лейтенанты и назначен начальником 16-й дивизии. Через два года при новом разделении управления Кавказом Ртищев назначен был в феврале 1811 г. кавказским и астраханским губернатором, военно-административная власть которого распространялась на весь Северный Кавказ.

С увольнением маркиза Паулуччи управление обеими частями Кавказа было вновь объединено в руках одного главнокомандующего, которым и назначили генерал-лейтенанта Ртищева. «Имея к достоинствам вашим полное доверие, – говорилось в высочайшем рескрипте, данном на его имя, – поручаю вам начальство над Грузией и кавказскою линией на тех же самых правах, кои имел генерал от кавалерии Тормасов. Почему повелеваю вам отправиться немедленно в Тифлис, а управление на кавказской линии поручить генерал-майору Портягину».

Простой, высокочестный, но не одаренный воинским пылом, Ртищев ясно сознавал бремя нового своего назначения, полученного им в такое время, когда отечество, занятое тяжелой борьбой за свои жизненные интересы и независимость, не могло уже оказывать окраинам никакой поддержки. В таких обстоятельствах здесь, конечно, требовались крупный талант и кипучая энергия. Но у Николая Федоровича эти качества заменялись другими, не менее ценными достоинствами: глубокой верой в Бога, помогающего россиянам, и честным доверием к способностям своих сподвижников, в числе которых была целая плеяда генералов испытанных уже дарований. Котляревский, Симонович, Лисаневич, Хатунцов, Сталь – вот с кем предстояло действовать Ртищеву, «призвав, по его любимому выражению, на помощь всемогущего Бога».

В Тифлис Ртищев прибыл 20 апреля 1812 г. и в тот же день, приняв управление краем, вступил в командование войсками, в нем расположенными. Число последних не превосходило в это время 28 тысяч человек. К тому же разбросанные по всему Закавказью, они нигде не составляли крупных отрядов, сила которых была бы соразмерна с числом противников, отовсюду посягавших на целость наших владений.

К этому надо добавить, что и внутреннее спокойствие края было далеко не прочно. Смуты снова начались с соседних с Арагвой областей Кахетии.

«Послуживший главной причиной к мятежу», вспыхнувшему здесь 31 января 1812 г., тионетский и пшаво-хевсурский моурав князь Иван Чолакаев был тогда же устранен маркизом Паулуччи от должности и «вскоре по обнаружившемся бунте умер». С окончанием мятежа возник вопрос о назначении в Тионеты и к пшаво-хевсурам нового моурава. Население желало, чтобы таковой выбран был непременно из фамилии князей Чолакаевых, кои в течение более 500 лет наследственно управляли ими. Но маркиз Паулуччи имел совершенно противоположное намерение ввиду того, что «все вообще князья Чолакаевы участвовали в бунте, а потом ненадежны в верности его императорскому величеству», и даже по усмирении мятежа «не переставали между народом интриговать и составлять себе партии».

Однако пренебрегать желанием народным в то время, когда в памяти населения были еще свежи впечатления «революции» и дух мятежа не во всех окончательно остыл, было бы, конечно, далеко не осторожно, особенно при общей малочисленности наших войск в крае. Поэтому Паулуччи повел дело с таким расчетом, чтобы отстранить князей Чолакаевых от управления тионетцами, пшавами и хевсурами «неприметным образом и передать право сие в руки других благонадежнейших и преданных России туземных чиновников, исполнив вместе с тем и желание народа».

С этой целью главнокомандующий объявил, что «ближайшее и законное право» на тионетское и пшаво-хевсурское моуравство после смерти князя Ивана Чолакаева имеют дети царевны Рипсимы Георгиевны – князья Зураб и Александр Чолакаевы. Но так как они в это время воспитываются еще в пажеском корпусе, то до совершеннолетия их моуравом назначался князь Александр Макаев – «чиновник усердный к службе его императорского величества, преданнейший российскому правительству и при общем уважении здешних жителей к его хорошим свойствам пользующийся особенным доверием кахетинского народа, над которым он был сахлт-хуцесом в правлении царей».

«Таким образом, – пояснял Паулуччи, – прикрыв сим благовидным предлогом отдаление князей Чолакаевых от управления сими народами и предав власть над ними в руки другой фамилии, приверженной к России, не делая притом важного перелома, который в народе грубом и своевольном мог бы сделать впечатление для нас невыгодное, я отправил коллежского советника князя Макаева к месту его назначения, снабдив его прокламацией от меня ко всему тионетскому, пшавскому и хевсурскому народу».

Паулуччи имел в виду принятой им мерой выиграть время с тем, чтобы впоследствии окончательно утвердить моуравом того, кто более окажется нам полезен, то есть или пришедшего в возраст князя Зураба Чолакаева, или князя Макаева, причем первый мог быть устранен под предлогом того, что взамен моуравства он уже пользовался ежегодной пенсией в 500 рублей.

Но все эти тонко задуманные расчеты не оправдались. Тионетцы, пшавы и хевсуры наотрез отказались принять у себя навязанного им моурава князя Макаева, а последний, зная настоящее желание тионетцев, «не смел даже и показаться к ним». Население наиболее дикой и необузданной части Грузии, оставшись таким образом без ближайшего руководителя, начало своевольничать, волноваться, собираться в партии и совместно с жителями ананурского уезда «производить по большой дороге от Душета до гартискарского поста грабежи и убийства проезжим».

Желая успокоить тионетцев и тем водворить порядок на линии Военно-Грузинской дороги, Ртищев уволил князя Макаева и, «уважая просьбу народа, основанную на справедливости», назначил моуравом князя Григория Чолакаева. Но ни эта уступка желаниям народа, ни объявленная через ананурского уездного маршала и земскую полицию прокламация главнокомандующего, обещавшая полное прощение жителям, «как скоро они добровольно возвратятся в свои дома и к обязанностям своим», не могли уже успокоить распространившегося волнения, тем более что в это самое время в ананурском уезде появились посланцы царевича Александра с письмами и фирманами, возбуждавшими население к мятежу.

Таково же было ко времени вступления Ртищева в управление Закавказьем настроение и остальных областей Кахетии, хотя и по причинам несколько иного свойства.

Едва подавлены были здесь февральские волнения, как до сведения еще маркиза Паулуччи стали доходить слухи, что жители сигнахского уезда «колеблются в недоверии» к лично обещанному им самим главнокомандующему и объявленному особой прокламацией его полному прощению за мятеж. Недоверие это еще более увеличилось с началом действий следственной комиссии. Желая выяснить истинные причины только что подавленных волнений, маркиз Паулуччи 13 марта учредил в Тифлисе особую комиссию под названием «Исследование причин происшедшего в Грузии бунта».

Деятельность этой комиссии, несмотря даже на помянутую прокламацию главнокомандующего, сразу возбудила подозрительность бывших бунтовщиков и вызвала «между самими жителями разные толки, возбудившие недовольство к обещанию, что они будут прощены, а ложные одни на других показания, происходившие из мщения и ненависти по собственным делам, приводили многих в страх, что не истинное прощение им обещано, а единственно под сим предлогом кроется намерение привлечь их к себе и достать в руки, дабы предать затем наказанию».

Это смущенное состояние населения еще более возбуждалось разными нелепыми слухами, распускавшимися нашими недоброжелателями, и привело наконец к тому, что Ртищев уже «с третьего дня» вступления своего в управление краем стал получать от телавского моурава донесения о том, что «многих селений жители не только не обратились к своей обязанности и не приходили в повиновение, но, собравшись скопищем во многих партиях, продолжают посягать против войск российских».

Во главе этого движения опять встали «самые знатнейшие князья и дворяне кахетинские, имевшие большую силу и влияние на народ, в том числе даже и дворянский маршал князь Нониа Андронников». По инициативе последнего было отправлено посольство в Персию к царевичу Александру с приглашением его прибыть в Грузию и призваны на помощь лезгины.

Узнав о приближении дагестанских хищников, телавский комендант майор Шматов перешел Алазань у села Тогнианы и двинулся навстречу им. Лезгины были рассеяны, но на возвратном пути Шматов наткнулся на многочисленное скопище мятежных кахетинцев и едва успел пробиться с большими потерями в Телав. Это обстоятельство не оставляло уже никакого сомнения относительно истинных размеров восстания.

Желая успокоить население, Ртищев первым делом приостановил деятельность помянутой выше комиссии по расследованию причин февральского мятежа как главную, по его мнению, причину вновь возникших волнений. Вместе с тем главнокомандующий отправил в Кахетию генерала Сталя с тем, чтобы он, «на месте со всем беспристрастием рассмотрев и сообразив все ныне там происходящее со стороны дворянства, должностных грузинских чиновников, а также со стороны и российских местных начальств, положил меры к восстановлению порядка по всем частям и к водворению спокойствия».

Сталю поручалось обнародовать кахетинскому дворянству и народу прокламацию главнокомандующего, коей подтверждалось, что прощение, данное всем сословиям кахетинского народа, и забвение их прошлой вины «сохранятся во всей нерушимости, если впредь они не выйдут из своей обязанности».

Исполняя предписания главнокомандующего, Сталь 9 мая прибыл на реку Иору, в село Муганло с шестью ротами Кабардинского полка и двумя эскадронами нижегородских драгун. Притянув сюда еще два эскадрона из Караагача, Сталь послал кахетинцам прокламацию Ртищева. Последняя, как и следовало ожидать, не произвела никакого действия. В то время как посланцы Сталя силились внушить населению смысл обещания главнокомандующего, важнейшие из вожаков восстания – князья Рафаил Эристов и Иван Джоржадзе разъезжали от одного селения к другому и где убеждениями, а где и силой заставляли народ присоединиться к мятежу.

Сталь увидел, что при таких обстоятельствах для кахетинцев единственным убедительным аргументом может быть только штык. В распоряжении его было, как сказано, четыре эскадрона нижегородских драгун и шесть рот кабардинцев. Сила последних не превосходила 600 человек, причем более 100 человек из состава 2-го батальона, сильно пострадавшего в феврале в Бодбисхеве, было безоружных. Тем не менее Сталь 13 мая смело двинулся в долину Алазани к Велисцихе. Приведя к присяге жителей этого села, он повернул к Сигнаху, разогнал здесь толпу мятежников, успокоил население и послал отсюда в Телав митрополита Бодбели с прокламацией главнокомандующего. Но и на этот раз она не произвела желаемого действия. Сталь двинулся к Телаву сам и 19 мая занял город.

На другой день туда же пробился через Гамборы начальник 20-й дивизии генерал-майор князь Орбелиани, посланный Ртищевым в Кахетию для главного руководства делом подавления мятежа. Орбелиани привел с собой роту Грузинского гренадерского полка, 150 линейных казаков и сборную команду от полков 20-й дивизии, прибывшую в Тифлис за приемкой вещей.

Таким образом, в верхней Кахетии собрался отряд свыше тысячи человек. Но действовать ему уже не пришлось. С занятием Телава к Сталю явилась с покорностью большая часть вожаков восстания, и последнее могло считаться уже совершенно подавленным. Тем не менее генерал-майор Орбелиани, приняв начальство под всеми войсками, обошел с ними часть деревень левого берега Алазани, беспрепятственно приводя всюду население к присяге и даруя ему полное прощение. Затем, поручив остающиеся в Кахетии войска генерал-майору Сталю, Орбелиани перешел обратно на правый берег и 30 мая через Сигнах возвратился в Тифлис.

Экспедиция была окончена. Кахетия приведена в покорность. Орбелиани за этот почти бескровный поход представлен в генерал-лейтенанты. Митрополит Бодбели награжден орденом Святой Анны 1-й степени. Большинство преданных нам князей и духовных лиц осыпаны щедрыми наградами. Все торжествовало быструю и полную победу.

Но прошло каких-нибудь три месяца, и покой снова нарушился прибытием в Кахетию царевича Александра.

Еще в конце мая 1812 г. Ртищев получил донесение о том, что посланцы кахетинских мятежников благополучно пробрались в Эривань к царевичу Александру. Вопреки ожиданиям последнего персидское правительство в этот момент не выказало особенного расположения оказать ему деятельную поддержку. Тем не менее Александр категорически объявил грузинским посланцам, что если персияне откажут ему в войсках, «то он, уверяясь на преданность к нему кахетинского народа, решится по убавлении вод и с 30 человеками прорваться в Кахетию для всеобщего возмущения».

Хотя Ртищев и отнесся с большим недоверием к возможности осуществления столь «дерзкого предприятия», однако он встал за получением помянутого донесения, предписал генерал-майору барону Клодт-фон-Юргенсбургу «найти верных людей, кои бы во всех скрытых и воровских местах, через кои можно прокрасться в Кахетию, через Борчалу, Сомхетию и Казах, имели строгие караулы и на случай, если царевич в самом деле отважится на такую дерзость, непременно поймали бы его, обещая за исполнение сего примерное и важное награждение всякому, кто только схватит его и представит по начальству».

Будучи одним из наиболее энергичных участников раздора, возникшего в царской семье Ираклия из-за вопроса престолонаследия, Александр еще в 1800 г. бежал в Персию, где нашел широкое гостеприимство. Персидское правительство, побуждаемое соперничеством с нами в Закавказье, охотно оказало поддержку притязаниям Александра на грузинский престол в расчете при содействии его взволновать население Грузии и вытеснить нас из нее.

Эта борьба, тянувшаяся уже 13 лет, не приносила никакого успеха ни персиянам, ни царевичу Александру. Тем не менее последний в безумном ослеплении все еще не терял надежды овладеть престолом Грузии хотя бы ценой предательства ее исконным врагам – персиянам, которые в своекорыстных целях в расплывшихся по Грузии фирманах сами призывали население оказать поддержку «царю» Александру.

Волнения, возникшие в Кахетии, и предательство некоторых князей ее посеяли в сердце Александра надежду, что настало наконец время осуществления его заветной мечты. Выжидая благоприятного момента для прорыва в Грузию, он наполнял ее своими письмами, в которых обещал энергичную поддержку персиян и турок и убеждал население единодушно восстать против нас.

«Вспомните старый меч ваш, – писал Александр, – многоразлично за дом наш подвигами вашими ознаменованный, и за закон и за детей вашего любимого царя Ираклия не щадите честного имени и себя, чтобы во всем свете всякий говорил, что царь Ираклий оставил детям своим таких усердных подданных. Через это вы прославитесь и будете честь покойному царю в гроб. Кто теперь в нашей верности порядком потрудится, тот как солнце просияет на земле».

В Грузии, уже дважды в этом году испытавшей последствия волнений, письма Александра не производили особенного впечатления, тем более что земледельческое население занято было в это время полевыми работами. Но горцы ананурского уезда, тушины, пшавы и хевсуры, подстрекаемые к тому же лично появившимися среди них агентами царевича, начали волноваться, собираться в шайки и нападать по Военно-Грузинской дороге на наши транспорты и посты.

Так прошло лето 1812 г. В первых числах сентября получилось неожиданное известие, что царевич Александр находится уже в Сомхетии и намеревается переправиться через Куру у Авчал. Ртищева в это время в Тифлисе не было. Он находился в Карабахе, у персидской границы для ведения мирных переговоров с Аббас-Мирзой. Командование же войсками в Грузии поручено было генерал-майору князю Орбелиани, который тотчас же принял меры к воспрепятствованию намерениям царевича Александра. Но последнему все-таки удалось со свитой более 100 человек в ночь на 6 сентября переправиться через Куру, выше Мцхета, и «дорогами, в ущельях гор находящихся», пробраться через деревню Кавтисхеви в Тионеты.

Появление царевича Александра среди того самого населения, которое в течение многих лет смущалось его происками и в представлении своем уже окутало легендарной дымкой личность царственного скитальца, сразу нарушило едва возродившееся спокойствие. И Кахетия снова заволновалась. Со всех концов ее потекли к Тионетам толпы вооруженного народа, доверчиво внимавшего разосланным по всей стране воззваниям Александра.

При таких обстоятельствах, казалось бы, необходимо было сразу принять быстрые и решительные меры к уничтожению главной причины начинавшегося громадного мятежа. Но Орбелиани, по крайней мере в первые дни, видимо, хлопотал не о подавлении мятежа, а лишь о том, чтобы не дать ему разлиться по всей стране. С этой последней целью он вслед за получением известия о прибытии царевича Александра в Тионеты командировал полковника Печерского в долину Арагвы, а полковника Тихановского – на Алазань. Первый из них с батальоном 15-го егерского полка должен был занять селение Балачауры, лежащее у выхода тионетской дороги на Военно-Грузинскую, с тем, чтобы охранять последнюю и оказывать «диверсию в Тионеты в случае, если царевич там будет держаться».

Командировка же отряда Тихановского имела главной целью «поставить в виду жителям, что войска готовы к наказанию их, ежели они примутся за оружие». Тихановский должен был выступить 8 сентября из Сигнаха с пятью ротами Кабардинского полка, присоединить к себе по пути роту из Велисцихе, батальон из Телава и во что бы то ни стало прибыть с этим отрядом к Алаверскому монастырю 13 сентября, накануне престольного праздника его в честь – Воздвижения Животворящего Креста Господня.

К этому дню обыкновенно сюда стекалась масса народу со всех концов Грузии – грузины, пшавы, тушины, хевсуры, армяне и даже лезгины приходили к монастырю: кто поклониться святым его, а кто, как армяне, горцы и лезгины, для сбыта разных своих изделий. Присутствие здесь в этот день сильного нашего отряда было необходимо, дабы воспрепятствовать намерению царевича Александра явиться сюда и, «объявить себя грузинским царем, принять от своих единомышленников присягу».

Тихановский в точности выполнил возложенное на него поручение, а царевич Александр, видимо, находя не совсем безопасным для себя оставаться в Тионетах, между отрядами Печерского и Тихановского, перешел на левый берег Алазани, ближе к лезгинской границе, в селение Шильды. Тихановский 20 сентября последовал за ним, атаковал, сжег селение и разогнал мятежников. Царевич бежал в селение Сабуе. Тихановский же отошел сначала к Кварельской крепости, оставил там своих больных и 35 человек раненых, а затем для более удобного сообщения с правым берегом Алазани перешел к Пашаанскому броду.

Только 17 сентября, через одиннадцать дней после появления царевича в Кахетии, собрался Орбелиани лично двинуться туда же с тремя ротами 9-го егерского полка, одним орудием и 70 казаками, поручив начальствование войсками в Тифлисе и его окрестностях вызванному из Имеретии генерал-майору Симоновичу. Выступив из Тифлиса в ночь на 18 сентября, Орбелиани 20-го числа перед вечером прибыл в Сигнах. Но тут узнал, что сообщение с Тихановским прервано многочисленными партиями мятежников, бродившими по правому берегу Алазани. Не решаясь двигаться далее с наличными силами, Орбелиани вытребовал из Тифлиса батальон Херсонского гренадерского полка, роту кабардинцев и 75 казаков. Войска эти пришли в Сигнах 26-го числа, и на другой день, 27 сентября Орбелиани двинулся к Пашаани на соединение с Тихановским.

Уже в 12 верстах от Сигнаха он был встречен толпами мятежников, которые затем в течение трех дней неотступно преследовали колонну, денно и нощно ведя с ней жаркую перестрелку. Но это не воспрепятствовало, конечно, соединению наших отрядов, которое состоялось 1 октября, у Пашаанского брода. Таким образом, прошло около месяца со дня появления царевича Александра в Кахетии, пока Орбелиани сосредоточил в долине Алазани почти все бывшие в его распоряжении силы и приготовился наконец начать под личными своим руководством борьбу с мятежом, охватившим уже весь север Грузии.

Тем временем полковник Печерский, посланный, как сказано, в долину Арагвы, прошел от Балаучара к Анануру, рассеял бродивших здесь толпы бунтовщиков и 3 октября двинулся далее по Военно-Грузинской дороге. Последняя была в это время уже во власти мятежников. Подстрекаемые царевичем Александром горцы, «живущие по ущельям около большой дороги», настроили по ней завалы, разорили все мосты и совершенно прервали сообщение.

Начальник наших постов, расположенных между Душетом и Кайшауром, Суздальского полка майор Никольский неосторожно вышел для осмотра своей дистанции всего лишь с 20 человеками рядовых. У Пассанаура он был окружен многочисленной толпой мятежников, которые, напав на слабую нашу команду, «одних убили, а других взяли в плен». В число последних попали сам майор Никольский и хорунжий Миллер, следовавший в Петербург с депешами главнокомандующего.

Это неудачное для нас дело настолько подняло дух бунтовщиков, что майор Печерский хотя и пробился к Пассанауру, но был не в силах уже рассеять мятежные скопища, бродившие по Военно-Грузинской дороге между Кайшауром и Гартискари. Печерский просил подкрепления, и Симонович выслал к нему из борчалинской дистанции батальон 46-го егерского полка под начальством полковника фон Краббе. В то же время, «по сделанному Ртищевым предварительному из Карабаха предписанию», со стороны Владикавказа выслан был отряд майора Гурлебума из двух рот 16-го егерского и двух рот Казанского полков.

Таково было положение дел в восставших областях Грузии, когда в первых числах октября главнокомандующий возвратился из Карабаха в Тифлис. Придавая первенствующее значение восстановлению сообщения по Военно-Грузинской дороге, Ртищев тотчас же командировал на Арагву самого Симоновича с тремя батальонами пехоты, предписав ему принять начальство над всеми войсками, находившимися уже на линии Военно-Грузинской дороги, и пройти с ними «до самого Владикавказа». Но во время прибытия Симоновича в Анануру Военно-Грузинская дорога была уже очищена совокупными усилиями Печерского, Краббе и Гурлебума. Сообщение по ней было восстановлено. И окрестные горские племена мтиулетцев и гудомакарцев в лице своих старшин, повесив по обычаю сабли на шею, просили прощения, присягнули на верность и выдали аманатов из почетнейших фамилий.

Симоновичу нечего было уже здесь делать и он, повернув от Пассанаура обратно, спустился вниз по Арагве, разогнал последние скопища мятежников, бродивших еще в тионетской волости, и напрямик через Сагурам, Марткоби, Хашми, Петерзаул и Сагареджо двинулся в Кахетию на соединение с генерал-майором Орбелиани.

Последний в это время безуспешно гонялся за царевичем Александром. Не озаботившись прочным занятием бродов через Алазань, к чему имелись необходимые силы, Орбелиани дал тем самым царевичу Александру полную возможность беспрепятственно перебрасываться с одного берега реки на другой и снова укрепляться в тех самых местах, откуда только что был вытеснен. Сам Орбелиани по поводу происходившего как бы в отчаянии писал: «Я действую в одном месте, привожу к покорности жителей, они повинуются мне; между тем перехожу в другое – царевич, партиями своими разоряя их, снова обращается к своей шайке».

Трудно сказать, до каких пор продолжалась бы эта взаимная травля, в которой с обеих сторон терялась масса людей, сжигались села, уничтожались сады и цветущий край обращался в одно сплошное дымящееся пожарище, если бы сам царевич Александр опрометчиво не покинул своих весьма выгодных позиций в районе Сабуи – Шильды – Кварели – Велисцихе.

Узнав, что гарнизон Сигнаха, состоящий всего из 200 человек, в течение уже нескольких дней осаждается толпами восставших кахетинцев и пришедших на помощь к ним лезгин, царевич Александр вознамерился взорвать этот важнейший центр Кизикии и, увеличив тем еще более число своих приверженцев, окончательно отрезать отряд Орбелиани от Тифлиса. С этой целью Александр быстро двинулся из окрестностей Шильды к Сигнаху и остановился к югу от последнего, у селения Магаро. Извещенный об этом Орбелиани поспешил на выручку Сигнаха и, обойдя его с востока, 23 октября занял в тылу Александра селения Прасианы и Верхние Мачханы, имея в виду отсюда совместно с гарнизоном крепости атаковать мятежников одновременно с двух сторон. План этот вполне удался, и Александр, «несмотря на большое превосходство сил своих, обратился в бегство, понеся великую потерю». Сигнах был освобожден. Окрестные жители – «народ кизикский, видя гибель свою и явный обман царевича, обещавшего им большие выгоды, начал просить прощения».

Разбитый Александр скрылся в Чала-убанское ущелье, где и решился защищаться с толпой, превосходившей шесть тысяч человек. Место это было весьма сильно по природе. Узкое, сильно лесистое, с множеством разветвлений, оно представляло надежное укрытие для мятежников, которых пришлось бы выбивать здесь из-за каждого дерева или камня. Атака, несомненно, стоила бы больших жертв. Но, к счастью для Орбелиани, получено было известие о приходе генерал-майора Симоновича в местечко Сагареджо. Опасаясь быть атакованным в чала-убанском ущелье с двух сторон и в то же время, видимо, желая отбросить приближавшегося Симоновича, Александр двинулся навстречу ему, к селению Манави. Орбелиани в свою очередь, узнав об уходе царевича, отправил часть своих войск в Сигнах, отправил Тихановского с батальоном 19-го егерского полка к Велисцихе, а сам с отрядом, не превосходившим 450 человек, двинулся 26 ноября вслед за Александром к Манави.

Последнее широко раскинулось у подошвы голого скалистого утеса, вершина которого, вздымавшаяся на абсолютную высоту более трех тысяч футов, была увенчана полуразвалившимися стенами обширной крепости, возведенной, по преданиям, еще в славные времена легендарной Тамары. Некогда твердыня эта служила одним из надежнейших оплотов Грузии, но во время описываемых событий там, где прежде не раз лилась кровь и раздавался гром штурма, мирно паслись овцы, ползая по древним полуразвалившимся стенам, заросшим столетним плющом, мхом и бузиной. Тем не менее манавский утес мог бы еще при искусстве послужить тому, кто прибегнул бы под защиту его седых развалин. Но не беспорядочным скопищам мятежников была по плечу эта задача – опираясь на манавскую твердыню, совладать по очереди с Симоновичем и Орбелиани, подходившими сюда с двух разных сторон.

28 ноября отряды наши соединились, и царевич Александр скрылся в соседнем ущелье, подготовленном заранее к обороне. Атакованный здесь соединенными силами Симоновича и Орбелиани, он был разбит в прах и с немногими сообщниками бежал через гамборские горы в селение Кызисхеви. Сюда наперерез ему двигался уже полковник Тихановский, успевший в день штурма манавского ущелья рассеять у Велисцихе двухтысячную партию лезгин, спешивших на помощь царевичу Александру. Последний бежал сначала в селение Пшавели, а затем в Тионеты. Но Орбелиани, «не выпускавший его ни малейше из виду», преследовал по пятам и, «тесня повсюду», довел до такого состояния, что царевич, покинутый своими сообщниками, «не видя себе другого спасения, бежал в крепкое и в сие время года, за глубокими снегами, непроходимое для войск ущелье, обитаемое пшавскими и хевсурскими народами, кои дали ему у себя убежище».

«Таким образом, – доносил Ртищев, – тишина и безмолвие, покорность правительству восстановлены в Кахетии. Самая большая часть народа с раскаянием возвратилась уже с семействами из лесов в свои жилища, казенная повинность и наложенная мною умеренная на всех контрибуция взносятся беспрекословно, и спокойствие в Кахетии водворено».

Контрибуция, наложенная Ртищевым на жителей, принимавших участие в мятеже, была по своим размерам невелика и предназначалась главным образом на то, чтобы частью возместить деньги, выданные населению перед бунтом за причитавшийся по раскладке хлеб, а частью – улучшить довольствие войск, понесших немало трудов и лишений в течение четырехмесячных, почти беспрерывных походов в Кахетию для усмирения охватившего ее мятежа.

Однако император Александр отнесся к этой мере с полным порицанием. «Средства подобного рода, – писал он Ртищеву, – обыкновенно не были успешны к преклонению умов. Напротив, составляя разорение, легко послужат они поводом к вящему ожесточению народа, недавно поступившего в подданство России и не имеющего достаточного понятия о законах нового своего государства. Посему, повелеваю вам, на будущее время никогда контрибуций на российских подданных не налагать, а в наказание бунтовщиков поступать по точной силе законов. Пример таковой в глазах верных кахетинцев и покровительство сим последним возбудят их более на приверженность к престолу, нежели взыскание известной, так сказать, за измену платы, неупотребительной в государстве нашем. Что же принадлежит до предложения вашего производить из собранной в контрибуцию суммы мясную и винную порции войсками, то я желаю знать, для каких войск именно определена сия порция и сколько на оную потребно суммы в месяц; равно сколь велика сумма, в контрибуцию собранная? Если местное положение позволяет, чего мне отсюда предвидеть невозможно, то лучше, кажется, в те селения, на которые падает подозрение в каких-либо неблагонамеренных поступках против правительства, располагать самые войска квартирами с производством им с тех селений мясной порции натурою, чем бы самым еще более различены были жители мирные от бунтовщиков, или брать с оных аманатов, но все сие должно зависеть, собственно, от вашего усмотрения».

Повеление императора было получено Ртищевым, когда сбор контрибуций уже окончился. Население покорно выполняло наши требования, и опасения петербургских сфер, основанные не столько на местных условиях и на опыте только что подавленного мятежа, сколько на общих теоретических соображениях, совершенно не оправдались. Народ и князья беспрекословно повиновались расположениям главнокомандующего и на этот раз уже искренне с покорностью и просьбой прощения.

Последнее, однако, уже не раздавалось с прежней щедростью. Наоборот, главнокомандующий решил примерно наказать всех принимавших участие в мятеже и особенно главарей его. С этой целью, помимо контрибуции, наложенной на все населения Кахетии, были привлечены к судебной ответственности многие моуравы, нацвалы, старшины и другие земские должностные лица волновавшихся областей. В сигнахском и телавском уездах должности сельских моуравов были совершенно уничтожены. «Злейшие бунтовщики из князей и дворян взяты под крепкую стражу, преданы скорому военному суду», а имения их описаны в казну. Розыски причастных к бунту настойчиво производились по всей стране и от заслуженного наказания не избежал ни один из уличенных.

Но карая виновных, главнокомандующий в то же время не скупился на награды и всевозможные поощрения тех, кто оставался в непоколебимой преданности нам и содействовал успехам наших войск. Так между прочим Ртищев исходатайствовал высочайшую грамоту всему армянскому населению Грузии, которое, дорожа преимуществами нашего правления, обеспечивавшего свободу и безопасность мирных занятий и торговли, понятно, было на нашей стороне и, опасаясь возвращения прежних порядков Грузии и продолжения смут, всеми мерами содействовало нам в подавлении мятежа.

«Имею счастье всеподданнейше донести, – писал государю Ртищев, – что народ армянский, составляющий знатную часть населения Грузии, исполненный чувствованиями верноподданнической благодарности к высокому покровительству и неизреченным щедротами, изливаемыми от вашего величества на всю сию нацию, пребывает в примерном усердии и непоколебимой верности к Российской империи. С самого открытия здесь российского правительства общество армян отличало себя всегда преданностью к одному и при всех многократно возрождавшихся в Грузии злоумышленных партиях, движимых обольщением членов грузинского царственного дома, суетною надеждою дворянства здешнего восстановить утешительные для народа их права и легкомыслием самого народа, правительство находило всегда в армянах верность, никакими обольщениями ненарушимую, и услуги, с усердием приносимые на пользу службы вашего величества. Наипаче же в прошедший бунт, развившийся по всей Кахетии и поколебавший в Грузии почти все умы, одни армяне не только показали себя ни малейше в оном непричастными, но жертвуя имуществом своим и самою жизнью, были единодушны с российскими войсками, вооружились в Кахетии против мятежников и, соединившись с отрядами российских войск, показали в действиях против бунтовщиков отличные опыты мужества и искренней их верности вашему императорскому величеству. Кроме сего, правительство здешнее предварительными открытиями о положении мятежников и их намерениях и сведениях об отрядах, действовавших в разных местах Кахетии, кои вовсе отрезаны были от свободного сообщения между собой, много обязано усердию армян, неоднократно плативших жизнью своей при исполнении таковых им порученностей, которые они принимали с готовностью на пользу службы. Не могу также не довести до высочайшего сведения вашего императорского величества, что почетные тифлисские граждане, состоящие из армян, в самое смутное время по бунту и когда притом остановился подвоз хлеба в гор. Тифлис от бывшего прошлого года неурожая во всех местах Грузии, и войска вашего величества, расположенные здесь, угрожаемы были недостатком в продовольствии, оказали по первому предложению моему величайшую в тогдашних обстоятельствах услугу, приняв на себя поставку в тифлисский магазин до 800 четвертей провианта и, исполнив сие обязательство с чрезвычайною выгодою для казны, предотвратили на некоторое время крайнюю нужду в продовольствии войск, находившихся в Тифлисе. А потому, руководствуясь священною истиною во всех делах, от вашего величества на меня возложенных, я за непременный долг себе поставляю, доводя до высочайшего сведения вашего о столь отличном усердии, верности и преданности вашему величеству верноподданных армян, жительствующих в Грузии, и уверен будучи, что всякое их поощрение принесет еще важнейшую пользу для службы и для дела здешнего края, усугубив их усердие и возбудив также соревнование в самих грузинских народах, я прибегаю к милосердию, свойственному сердцу вашего величества, всеподданнейше испрашивая осчастливить общество всех сословий армянского в Грузии народа монаршим вашего величества благоволением, изъявленным в высочайшей грамоте на имя сего общества, что и имею счастье предать в милосердное воззрение вашего императорского величества».

Ходатайство главнокомандующего было уважено и 15 сентября 1813 г. в Теплице дана была любезно-верноподданному армянскому народу, обитающему в Грузии, и всем сословиям, оный составляющим, высочайшая грамота, в которой между прочим говорилось: «Таковое усердие всего армянского народа в Грузии и всех сословий, оный составляющих, заслуги их и подвиги налагают на нас приятную обязанность засвидетельствовать перед целым светом справедливую нашу им признательность и благоволение. Да сохранится сие свидетельство в честь и славу их в памяти потомков».

Грамота эта – «сей знак высочайшего благоволения, долженствующий в роды родов оставаться незабвенным памятником для армянского народа» – получена была в Тифлисе 11 ноября 1813 г. и передана затем тифлисским армянам с особой торжественностью.

Утром 22 ноября армянские дворяне и почтеннейшие граждане в присутствии губернатора генерал-майора Симоновича и чинов его канцелярии прибыли в дом главнокомандующего. Ртищев в полном параде, окруженный многочисленной свитой, торжественно принял депутацию и, сказав приличествующую речь, вручил высочайшую грамоту одному из первейших армянских князей.

Последний от имени всего армянского общества в убедительных выражениях высказал чувства неизъяснимой благодарности всего армянского народа к августейшему монарху, осчастливившему их столь особенным знаком своего благоволения. Затем грамота, положенная на богатую парчовую подушку, передана была четырем почетнейшим армянам, которые в предшествии полицмейстера и чинов полиции открыли церемониальное шествие в армянский кафедральный Ванский собор.

Почетный караул у подъезда главнокомандующего при появлении грамоты отдал честь, и процессия в сопровождении Ртищева, Симоновича, всего генералитета и массы военных и гражданских чинов двинулась по улицам города среди необычайного сборища народа.

У ворот монастыря шествие встречено было армянским архиепископом Минасом в полном облачении, с многочисленным духовенством, с крестами и святыми иконами. Приняв грамоту и возложив ее себе на голову, Минас двинулся к дверям собора под звон колоколов, пение священных гимнов, при радостных восклицаниях многотысячной толпы народа, взоры которого были устремлены на медленно колыхавшуюся над морем голов парчовую подушку с драгоценной реликвией.

На паперти собора процессию ожидал в полном облачении первенствующий архиепископ Аствацатур, окруженный старейшими служителями Армянской церкви. Приняв грамоту и также возложив ее себе на голову, Аствацатур с приличными церковными обрядами внес ее в собор, прошел в алтарь и, преклонив колена, положил ее у престола Божия на особо приготовленное для того место. Затем он обратился к присутствовавшим армянам с пламенным словом, вызвавшим у слушателей слезы восторженного умиления.

По окончании литургии и молебствия с коленопреклонением Аствацатур пригласил к объединенному столу всех официальных лиц во главе с главнокомандующим и экзархом Грузии Варлаамом, который, «подавая собою пример грузинскому обществу», присутствовал в армянском соборе во время принесения Богу благодарственного моления о здравии государя императора.

В тот же день вечером армяне давали бал, на который приглашены были все старшие русские офицеры и чиновники с их семьями и грузинские князья. Здание было великолепно иллюминировано, причем на фронтоне его ярко вырисовывалась прозрачная световая картина, изображавшая «гранитовую пирамиду с вензелевым именем его величества, осеняемым славою, распространяющей повсюду величие России и провозглашающей благодарность всех сердец к великому монарху».

Бал закончился «редким по здешнему краю» ужином более чем на 200 персон. Весь день дома и лавки армян были убраны наибогатейшими парчами и редкими коврами, а вечером иллюминированы не только все армянские кварталы Тифлиса, но и окрестные горы с живописными развалинами древней крепости. Всю ночь продолжалось «публичное гулянье, при котором замечена была безпритворная радость армянского народа, сопровождаемая истинною благодарностью к высокому их покровителю».

Впрочем, тифлисские армяне не ограничились одним только внешним выражением верноподданнических чувств. «Обещая самим делом оправдать глубочайшее свое благоговение к неизреченным щедротам августейшего монарха», они пожертвовали «от избытков своих» 4 тысячи рублей ассигнациями в Приказ общественного призрения, на пользу бедных, и преподнесли тысячу рублей курьеру, привезшему в Тифлис высочайшую грамоту.

Продолжение следует.