14 октября, 2014

Большая Кавказская война (37)

Продолжение. Начало в № 5 за 2008 г.

В то время как необычная энергия и выдающиеся военные способности Котляревского были направлены маркизом Паулуччи на защиту внешних границ Закавказья, внутри приходилось вести не менее упорную борьбу с врагами, поддерживавшимися интригами и золотом тегеранского двора. Наиболее настойчивым и деятельным нарушителем внутреннего спокойствия края явился, как и в предшествовавшем году, бывший хан кубинский Ших-Али, не терявший надежду при помощи персон и дагестанских союзников вернуть себе утерянное ханство.

Фото: Сергей Корец

Победы Лисаневича в 1810 году, успокоив кубинскую область, все-таки не отдали тогда в наши руки главного виновника происшедшего восстания – Ших-Али-хана, который успел скрыться в Казикумух. Здесь при содействии владетеля последнего – Сурхай-хана и щедрой поддержке персиян Ших-Али деятельно принялся за приготовление к новой борьбе с нами и настолько успешно агитировал среди горского населения южного Дагестана, что вскоре вся Авария, Каракайтаг, Дженгутай, Акуша и другие владения были увлечены в водоворот волнений и толпы приверженцев Ших-Али-хана начали собираться во владениях уцмия каракайтагского.

Многочисленные агенты персидского правительства разъезжали по всему Дагестану с фирманами, в которых Баба-хан обещал в виде помощи «снарядить одного львенка из львят берлоги своей державы, с сокрушающими полками, которые снабжены всеми орудиями истребления, сокрушения и сожжения, через Ганжу в Тифлис, на истребление жителей многобожия и их наказания».

Кубинский комендант генерал-майор Гурьев, узнав о происходившем в Дагестан, двинулся было с двумя батальонами своего Севастопольского полка против мятежников, но дойдя до реки Самура, получил здесь сведение, что Ших-Али с лезгинами намеревается вторгнуться в принадлежавшую нам Табасарань.

Гурьев потребовал от дербентского коменданта полковника Адриани, чтобы тот, как находившийся ближе к Табасарани, выслал часть гарнизона с пушкой при дербентской коннице и не допустил изменника Ших-Али ворваться в табасаранскую область. Но полковник Адриани, не находя возможным ослаблять и без того немногочисленный гарнизон Дербента, просил Гурьева предварительно прислать один батальон.

В этих пререканиях прошел целый месяц, в течение которого Ших-Али ворвался в Табасарань и завладел ею. Получив об этом известие, Тормасов пришел в нескрываемое негодование. «Вынуждаюсь сказать вашему превосходительству истину, – писал он генерал-лейтенанту Репину, – что деяния и распоряжения по краю, управлению вашему вверенному, для меня непостижимы. Всего же для меня неприятнее, что я между генерал-майором Гурьевым и полковником Адриани, по их рапортам, замечаю личность, всегда и во всякое время наносящую вред его императорскому величеству».

Во всем произошедшем Тормасов решительно обвинял Гурьева, который возлагал подавление мятежа на слабый гарнизон Дербента, в то время как «сам, имея в отряде своем два батальона, готовых везде к движению, с пренебрежением или по какой-либо причине, которую понять трудно, не смел или не хотел из лагеря, занимаемого им на Самуре, который, вероятно, по принятому в Севастопольском полку обыкновению окопан, отделить части войск для рассеивания мятежников».

Но и полковника Адриани Тормасов далеко не оправдывал. «Если бы вы, – писал он ему, – оставя всякую личность и усердствуя пользам службы его величества, будучи притом и младше генерала-майора Гурьева, исполнили его требования и, заметив, что он не хочет из командуемых им войск отделить части оных по каким-нибудь резонам, за кои сам ответствует, тотчас собрав последние свои силы, выслали бы в помощь табасаранцам хотя бы одну роту с пушкою при дербентской коннице, то наверное не случилось бы того беспорядка, который теперь произошел со вредом службы его императорского величества».

Фото: Сергей Корец

Выражая генерал-лейтенанту Репину неудовольствие по поводу происходившего в кубинской области, Тормасов высказал ему, что «время уже кончить беспокойства в том краю, кои, как будто нарочно, поддерживаются странными распоряжениями». Вместе с тем Репину предписывалось заметить генерал-майору Гурьеву, что «лучшее оправдание в его недеятельности может быть скорое и решительное очищение табасаранской области от бунтовщиков и истребление скопища Ших-Али; что полк, им командуемый, в прошлом году, запершись в стенах кубинских и не имея духа противостоять толпе бунтовщиков, был причиною разорения кубинской области и многих беспорядков, кои заставили для поправления дел послать генерал-майора Лисаневича, и что если теперь не принимается та же мера, чтобы употребить другого начальника, то единственно щадя важный чин и старшинство генерал-майора Гурьева».

Но ни внушения эти, в которых между прочим поминалась и угроза Тормасова «довести о непонятной недеятельности до высочайшего сведения, что, конечно, сделает неприятности», ни вступление нового главнокомандующего – маркиза Паулуччи, которому по прежней должности генерал-квартирмейстера были безызвестны кубинские дела и который совершенно определенно выражал в приказах взгляды свои на долг военнослужащих, – ничто не выводило Гурьева из бездеятельности. Пользуясь этим, Ших-Али продолжал хозяйничать в Табасарани и, получив от персидского правительства значительную сумму денег, собрал до шести тысяч «разной сволочи», намереваясь вторгнуться в кубинскую область.

Узнав об этом, маркиз Паулуччи предписал генерал-майору Гурьеву «предупредить приближение дагестанцев, воспрепятствовать их намерениям и найти случай атаковать их и разбить». В то же время главнокомандующий поручил шефу Троицкого полка генерал-майору Хатунцову отправиться в Ширвань под предлогом осмотра стоявших там двух батальонов Херсонского гренадерского полка и тайно разузнать, во-первых, насколько справедливы получившиеся сведения о приходе персидских войск на Мугань, и во-вторых, не находится ли в сношениях с ним Мустафа-хан ширванский.

В случае если персияне действительно находятся на Мугани, Хатунцову предписывалось взять два батальона из Ширвани и казачий полк из Шемахи и атаковать персиян; в противном случае с одним только батальоном херсонских гренадер и казачьим полком «следовать в кубинскую провинцию для соединения с генерал-майором Гурьевым и составить сильный отряд из войск, в той провинции расположенных, принять над ними главное начальство и тотчас же, не ожидая приближения неприятельского к нашим границам, выступить ему на встречу, разбить и наказать хищные скопища, преследуя в самые их жилища, и восстановить совершенное спокойствие в том краю».

Фото: Сергей Корец

Между тем генерал-майор Гурьев, собрав отряд из 1348 человек Севастопольского полка, с несколькими казаками и татарской конницей двинулся наконец 2 ноября 1811 года из Кубы в табасаранские ущелья, где, по сведениям, находились скопища Ших-Али-хана. Пройдя уже реку Самур, Гурьев узнал, что лезгины в свою очередь перешли на правый берег этой реки, в пределы кубинской области, с тем, чтобы «впасть в селения оной со всей стремительностью». Гурьев немедленно повернул назад, наперерез скопищам Ших-Али-хана, и пройдя за два дня 90 верст по крайне тяжелой горной дороге, в три часа ночи на 5 ноября прибыл к реке Самур, перешел ее и остановился у м. Зиахур.

На другой день, 6 ноября, громадные скопища лезгин окружили Гурьева. Неприятель занимал все окрестные высоты с видимым намерением не выпускать наш отряд из этой западни. Гурьеву ничего не оставалось, как атаковать противника, невзирая ни на подавляющее численное превосходство лезгин, ни на силу занимаемой ими позиции.

О результатах этого боя маркиз Паулуччи доносил графу Румянцеву в таких выражениях: «После 6 часов продолжавшегося дела храбрость и мужество офицеров и солдат превозмогли упорство неприятеля, который после жестокого поражения штыками рассеялся по горам, оставив место сражения, покрытое убитыми. О каковом происшествии почтеннейше донося вашему сиятельству, имею честь присовокупить, что таковое поражение, нанесенное дагестанцам, служит новым доказательством для здешних необузданных народов, что они должны быть безмолвны пред державою его императорского величества».

Такого же рода было донесение маркиза Паулуччи и военному министру, которого он просил «довести до высочайшего сведения его императорского величества, что отряд войск, командуемый генерал-майором Гурьевым, 6 ноября имел весьма упорное сражение с лезгинами и наконец преуспел их разбить».

Однако на самом деле зиахурский бой проходил далеко не так, как доносил об этом главнокомандующий, основывавшийся в свою очередь на рапорте генерал-майора Гурьева. Решившись атаковать мятежников, Гурьев построил свои войска узкой глубокой колонной. Впереди, в авангарде, шли вызванные стрелки. За ними – две гренадерские роты с двумя орудиями. Затем две мушкетерские роты с одним орудием, обоз с сильным прикрытием и арьергард. Ввиду того, что гористая, покрытая густым лесом местность была неудобна для действия кавалерии, казаки и татарская конница оставлены были позади.

Едва отряд Гурьева вошел в лесистые ущелья, как был со всех сторон окружен лезгинами, которые то осыпали колонну из-за деревьев градом пуль, то бросались в шашки с самого близкого расстояния. Неуклюжий боевой порядок Гурьева исключал всякую возможность взаимной поддержки частей. Людям приходилось драться узким фронтом, почти в одиночку. Артиллерия не могла принять никакого участия. Не было выслано ни одной обходной колонны сбивать засевшего на пути противника. Шесть часов продолжался этот отчаянный бой, в котором передние беспомощно гибли на глазах задних. Число убывающих из строя все более и болee увеличивалось. В колонне начало замечаться смятение. И Гурьев отступил, потеряв более 500 человек убитыми и ранеными, 50 пленных и оставив лезгинам много амуниции и оружия.

Фото: Сергей Корец

«Сражение это, – доносил впоследствии Хатунцов, – я по всей справедливости должен назвать примерно несчастливым. Но cиe нельзя приписать к вине генерал-майopa Гурьева, ибо он, конечно, старался cиe сражение одержать как можно лучше и в честь оружию его императорского величества, но несчастлив был тем, что не имел в таком разе надежных и хороших себе помощников. Я вашему превосходительству донесу здесь только об одном гнусном поступке двух капитанов Логвиненковых, из которых первый оставил во время сражения орудие и сам бежал, орудие было уже в руках неприятеля, ежели бы не подоспели оное опять отбить. Другой же брат Логвиненков, уже после сражения подойдя к портупей-прапорщикам, приказывал оным оторвать два знамени от древок без всякой надобности. Видя, что портупей-прапорщики не исполняют его приказания, он отдал его вторично, а затем взял сам топор и, вырвав у них два знамени, отрубил у обоих подтоки, и с каким намерением cиe было сделано, никто не знает».

Паника, распространившаяся в отряде уже после отступления, была настолько велика, что, по словам самого же Гурьева, «большая часть амуниции, как то: шинели, палатки и прочее потеряны не во время сражения, а тогда уже, когда перешли из вагенбурга в деревню в ночное время».

Вообще Севастопольский полк весьма неудачно зарекомендовал себя с первых же дней прибытия на Кавказ еще при князе Цицианове. Последний тогда же писал государю, «что полк никогда свиста пуль не слыхивал, ходить не умеет и солдаты на 15 верстах устают и падают». Дальнейшая деятельность полка в кубинской области ознаменовалась тем, что он никогда и нигде «не имел духа противостоять толпе бунтовщиков», и обычный ему образ действий вызвал даже ироническое замечание Тормасова, что отряд Гурьева, стоя на Самуре против «сволочи» Ших-Али-хана, «по принятому в Севастопольском полку обычаю, вероятно, окопан».

Такой дух полка всецело являлся результатом неудовлетворительного состава корпуса офицеров, который, по выражению Хатунцова, «весьма расстроен, и офицеры один перед другим стараются интриговать». Понятно, что такие войска были неспособны выдержать тяжелое боевое испытание, выпавшее на их долю у 3иaxypa, и полк отступил с громадными и постыдными потерями. Однако Гурьев «в реляции описывал cиe сражение примерным» и доносил главнокомандующему, что «одержал в тот день весьма важную победу».

Этот-то случай и дал повод маркизу Паулуччи отдать приведенный выше приказ о том, чтобы генералы в своих донесениях не уклонялись от истины «для придания себе более блеску в глазах государя и публики».

Неудача, испытанная нами у Зиaxypa, произвела на самого Гурьева такое подавляющее впечатление, что он в течение почти двух недель оставался на реке Самур в полнейшем бездействии, как бы в оцепенении и считал свое положение безысходным. А между тем ободренные мятежники рассыпались по всей кубинской области, день ото дня усиливаясь все новыми и новыми сторонниками. К толпам Ших-Али вскоре присоединились Аслан-хан дженгутайский и люди аварского хана, считавшегося преданным нам и состоявшего в нашей службе в чине генерал-майора. Упоенный первым успехом, Ших-Али приближался к Кубе в надежде скоро овладеть всей областью. Положение наше становилось критическим.

Но, к счастью, в это время подходил сюда из Ширвани генерал-майор Хатунцов с батальоном херсонских гренадер и донским казачьим Попова 16-м полком.

Хатунцов прибыл на Кавказ в феврале 1811 года в качестве вновь назначенного шефа Троицкого мушкетерского полка и не имел еще здесь случая составить себе боевую репутацию. Но зато неподкупная честность и решительный характер его были уже известны на Кавказе. Поэтому-то маркиз Паулуччи, выбирая для подавления кубинских беспорядков подходящего генерала, остановил свой выбор именно на Хатунцове.

Николай Михайлович Хатунцов начал службу в 1779 году в гвардии. С производством в 1799-м в генерал-майоры, он был назначен сперва шефом Ревельского, а 27 февраля 1811 года – шефом Троицкого полка. Когда маркиз Паулуччи командировал Хатунцова в Ширвань потребовать от хана уплатить казне недоимку в 2700 червонцев и поставить войскам пять тысяч четвертей хлеба, то Мустафа, исполнив это требование, прислал Хатунцову в подарок 500 тагаров чалтыка (необмолоченного сарачинского пшена) ценностью 10 тысяч рублей. Хатунцов отказался от подарка. Хан по обыкновению принял этот отказ за личное оскорбление. Пришлось уступить, и Хатунцов взял подарок, но представил его при рапорте главнокомандующему в пользу казны. Маркиз Паулуччи приказал принять пшено в казну, продать его и вырученные деньги употребить на учреждение подвижного магазина. Доводя до сведения военного министра об «отлично-благородном» поступке Хатунцова и о беспритворном усердии, с каковым он сделал сие приношение в пользу казны, Паулуччи просил исходатайствовать Хатунцову «высочайшее благоволение через отдаваемые приказы и осчастливить также его пожалованием высочайшего рескрипта с милостивым изъявлением к нему монаршего благоволения». Просьба главнокомандующего была уважена, и бескорыстие Хатунцова оповещено с высоты престола.

Прибыв в Кубу 16 ноября, Хатунцов присоединил здесь к херсонскому батальону еще батальон 46-го егерского полка и, составив таким образом отряд в 877 штыков, при двух орудиях, двинулся 20 ноября к деревне Рустов, где, по сведениям, находились главные скопища мятежников. Казачий полк отправлен был к генералу Гурьеву, которому приказано оставаться на реке Самуре «как на важном пункте по прорыву неприятеля». Сбивая по дороге неприятельские пикеты, Хатунцов 21 ноября подошел к названной деревне и произвел рекогносцировку неприятельской позиции. Семитысячное скопище лезгин, находившихся здесь под предводительством самого Ших-Али-хана, с которым был и сын Сурхай-хана казикумухского, ожидало наши войска за рядом засек, завалов и шанцев, возведенных в большом числе как вокруг самой деревни, так и на прилежащих к ней высотах. Позиция была весьма сильна.

Тем не менее Хатунцов решил, не откладывая, атаковать ее. Разделив свой отряд на три колонны и «открыв стрелками перепалку», он стремительно двинулся на селение одновременно с трех сторон. Завязался упорный бой. Лезгины мужественно отстаивали каждую пядь своей позиции, но дружный натиск штыков выбивал их из одного укрепления в другое, и только после четырехчасового упорнейшего с обеих сторон сражения удалось вытеснить противника со всех занятых им пунктов и обратить в бегство. Последнее произведено было с такой поспешностью, что в наши руки досталось 33 знамени, 350 лошадей и все имущество самого Ших-Али-хана, который не успел даже захватить своих бумаг. Потери мятежников доходили, по показаниям пленных лезгин, до 600 раненых и более тысячи убитых. Особенно много погибли лезгин во время бегства их с позиции «через болотные и непроходимые места». В плен взяты 166 человек. Наши потери состояли из 92 человек убитыми и ранеными. Разгром мятежников был полный, и лезгины рассеялись, совершенно очистив кубинскую область.

«Победа сия, доносил маркиз Паулуччи, послужит навсегда достопамятною эпохою в военной истории здешнего края, и я смею ласкать себя надеждою, что оная довольно удостоверит наших неприятелей в истине, что здешний корпус войск его императорского величества оживлен тем же воинским духом, который делал оный страшным для соседей Грузии во времена покойного князя Цицианова».

Генерал-майор Хатунцов как «доказавший на опыте дарования свои» был награжден орденом св. Анны 1-го класса.

Однако поражение мятежников и одно только изгнание их из пределов кубинской области не могло, конечно, оградить последнюю от повторения волнений, происходивших здесь уже не в первый раз. Сам главнокомандующий маркиз Паулуччи, имея такую точку зрения, доносил по этому поводу военному министру: «Если вашему высокопревосходительству благоугодно будет кинуть взор на донесения о разных воинских действиях, происходивших в Кубе со времени смерти покойного князя Цицианова до сего времени, то вы усмотреть изволите, что способы, какие были предпринимаемы для прекращения беспокойств, часто возникавших в Кубе, весьма слабы и, как видно из последствий, служили минутным лекарством – подавали только благоприятным случай к превосходным реляциям. Напротив того, я льщусь надеждою, что стремительные меры, которые с самого начала принял, соединив в Кубе без малейшей потери времени такую значительную часть здешних сил, как только я мог отделить для нанесения решительного удара, и повеления, каки я дал вновь, чтобы истребить зло в самом его основании, могут на предбудущее время восстановить прочное спокойствие во всей провинции».

Повеления же эти состояли в том, что получив известие о поражении мятежников у деревни Рустов, маркиз Паулуччи немедленно предписал генерал-майору Хатунцову присоединить к себе отряд генерал-майора Гурьева, вторгнуться в земли Сурхай-хан хамбутая казикумухского – главного покровителя Ших-Али-хана, гордящегося неприступностью своих владений, и поступить с сим вероломным примерным образом так, чтобы сие послужило всем уроком, как наказывается россиянами измена государю императору.

Хатунцову предписывалось: вступив в земле хамбутая, «не щадить ничего», и если он не покорится и не согласится подписать трактат о подданстве, то отобрать от него кюринскую область и утвердить владельцем ее племянника Сурхай-хана, преданного нам Аслан-бека. При этом главнокомандующий рекомендовал Хатунцову, «по неприступности мест, где настоящее жилище Сурхай-хана, принять всевозможные осторожности и при наказании его в явную опасность не вдаваться».

Действительно, Казикумух, куда предстояло теперь вторгнуться Хатунцову, представлял собой дикую горную область Дагестана, изрезанную вдоль и поперек скалистыми горами, глубокими пропастями, на дне которых в густой чаще лесных зарослей ревели бешенные потоки. Дорог здесь не было. Вьючные тропинки вились по карнизам скал и приводили в мрачные аулы, лепившиеся по утесам скал, где таилось разбойничье племя лезгин, не знавших других занятий, кроме войны и грабежей.

3 декабря 1811 года Хатунцов с отрядом из двух батальонов пехоты и части казаков переправился через реку Самур и вступил во владения Сурхай-хана. Отсюда к последнему послано было письмо с требованием выдачи нам Ших-Али. Ответ получился уклончивый. Хатунцов снова повторил тоже требование. Но «коварные ответы Сурхай-хана явно обнаруживали упорство его согласиться на наши требования». Тогда Хатунцов решил принять более энергичные меры.

Присоединив к себе еще батальон Севастопольского полка и сотню казаков, он 5 декабря двинулся вперед, по направлению к селению Ишпик, и, дабы «вселить страх в мятежных хамбутайцев», приказал сжечь семь деревень, лежавших па пути движения нашего отряда. Мера эта, видимо, произвела должный эффект, и Сурхай-хан в тот же день прислал в дер. Ишпик, где остановился отряд Хатунцова, своего посланца «с просьбой не разорять его владений и с обещанием исполнить наши требования». Хатунцов дал два часа срока.

Но прошли почти сутки, а Сурхай-хан не только не исполнял обещания выдать нам мятежного Ших-Али, но наоборот – «всемерно укреплялся в разных местах» и явно выказывал намерение выиграть в переговорах время. Хатунцов решил продолжать начатые им уже действия.

С этой целью 6 декабря из деревни Ишпик послан был батальон 46-го егерского полка с одним орудием и 50 казаками сжечь лежавшую невдалеке деревню Шахи, в которой было замечено присутствие неприятеля. Деревня эта лежала на вершине большой горной группы, холмистая подошва которой была покрыта густым лесом. Увидев приближение нашего отряда, лезгины спустились с горы, заняли опушку леса и открыли «сильную перепалку» с нашими стрелками. На поддержку егерского батальона были высланы из ишпикского лагеря еще две роты с двумя орудиями и 50 казаками. Подкрепление это дало возможность выбить засевших в лесу лезгин, которые поспешно отступили к деревне Шахи.

Последняя, однако, оказалась настолько сильно укрепленной, что Хатунцов не решился атаковать ее и отошел обратно к Ишпику, приказав «сжечь в виду неприятеля другую деревню, называемую Бунт». Это неудачное предприятие, стоившее нам 43 человек убитыми и ранеными, воодушевило лезгин и вселило в них особенную уверенность в силу своих горных позиций.

С лихорадочной поспешностью начали они еще более укреплять деревню Шахи и соседние аулы, лежавшие на пути дальнейшего движения наших войск. Но «осмотрительный» Хатунцов, «не предвидя возможности взять неприятельские позиции без больших потерь и считая невыгодным драться в таких местах», решил обойти расположение противника и прорваться прямо к главному пункту кюринской области – к крепости Кюри.

С этой целью 10 декабря Хатунцов, сжегши Ишпик, двинулся вперед, делая вид, что намеревается обойти занятые лезгинами деревни с тем, чтобы атаковать их с тылу. Неприятель поспешно начал сосредоточиваться к подступами, по которым ожидал атаку наших войск. Но Хатунцов, отвлекая таким образом внимание лезгин, быстро прошел мимо позиции их, сжег встретившуюся на пути деревню Улулода и направился к селению Татар-хан.

Тут только лезгины увидали оплошность, в которую вовлечены были маневром Хатунцова. Желая преградить ему дальнейший путь, Сурхай-хан спешно послал сына своего Нух-бека с частью лезгин напрямик, по горам, занять селение Татар-хан. Поручение это было исполнено настолько быстро, что к моменту подхода нашего отряда к названному селению последнее уже было занято сильной неприятельской партией. Но Хатунцов выслал вперед стрелков, которые «после сильного упорства неприятеля сбили его со всех мест и обратили в бегство». Устрашенный Сурхай-хан покинул занимавшую им крепкую позицию и поспешил запереться в крепость Кюри.

Последняя лежала на реке Кюрах-чай, в горном проходе, ведущем из Казикумуха в кубинскую область. Долина Кюрах-чая, не превосходящая здесь полутора верст ширины, образована крутыми, местами каменистыми горами, поднимающимися по обеим сторонам реки амфитеатром, до высоты 150 и более сажен. На одной из площадок северного амфитеатра, между устьями двух горных речек, впадающих в Кюрах-чай, и лежала крепость Кюри. Одна сторона ее примыкала к высокому обрыву реки, а другие окопаны были рвом и обнесены каменной стеной высотой от 6 до 14 футов и толщиной 2 фута. 19 башен с бойницами высоко поднимались над стенами и, кроме того, три отдельные башни, возвышавшиеся на окрестных горах, к северу от крепости, препятствовали обходу ее с этой стороны, причем одна из этих башен замыкала и главную дорогу, ведущую в крепостные ворота.

Внутри крепости находилась цитадель с ханским дворцом. В эту-то твердыню кюринской области и заперся Сурхай-хан с тысячью человек отборных лезгин, «в чаянии удержать за собою cиe главное и первое место». Но Хатунцов, подойдя к крепости в полдень 14 декабря, в ту же ночь «отважным штурмом ниспроверг все его ожидания».

Первый удар направлен был на передовые неприятельские шанцы, находившиеся под выстрелами с крепостных стен. Посланные Хатунцовым стрелки, «с мужественным духом, свойственным россиянам, бросившись на шанцы, при упорнейшем с обеих сторон нападении и защищении», выбили неприятеля и вогнали его в крепость. Вслед за этим орудия наши подвезены были к стоявшей у дороги отдельной башне, командовавшей всей крепостью. Башня эта была взята штурмом и 50 лезгин, упорно защищавших ее, были перебиты, кроме одного лишь человека, взятого в плен. На башню тотчас же втащили наши орудия и открыли из них беглый огонь по внутренности крепости.

Одновременно с этим Хатунцов послал две команды стрелков, каждую в 150 человек, обойти крепость с обоих флангов и произвести фальшивую тревогу «с батальным огнем и криком «Ура!». Маневр этот в связи с непрерывным губительным огнем наших орудий привел неприятеля в полнейшее замешательство. Предположив, что русские ломятся в крепость одновременно со всех сторон, лезгины в совершенном беспорядке бросились вон из крепости и, «выбежав в горные ворота, ретировались стремглав по ущелью, почти непроходимому». Две медные пушки, три фальконета, восемь знамен, в том числе одно ханское, множество мелкого оружия, разных вещей, лошадей и запасов достались нашим войскам, завладевшим крепостью, с потерей 50 человек убитыми и ранеными.

«Таким образом, – доносил Паулуччи, – сия значительная крепость, а с нею и вся кюринская область, составляющая наилучшее достояние владений Сурхай-хана хамбутая казикумухского, стремительным действием победоносного орудия его величества покорена под непосредственную зависимость всероссийской империи».

Преследовать Сурхай-хана в глубь его «гористого, бесплодного и беднейшего казикумухского владения» не было возможности по причине того, что, во-первых, горы покрыты были уже непроходимым снегом, а во-вторых, по вернейшим сведениям было известно, что в ханстве свирепствует какая-то заразительная болезнь, от коей «прошлого лета более тысячи семейств сделались жертвою оной».

Поэтому генерал-майор Хатунцов, «пользуясь ужасом, распространенным храбрыми войсками его величества в кюринском владении, немедленно обратился к мерам кротости, дабы устрашенный громом оружия кюринский народ, удалившийся в лeca и ущелья гор, призвав в их жилища, преклонить милосердием к покорности и привлечь в подданство Российской империи».

Полный успех увенчал это предприятие. «Употребленный в сем случае генерал-майором Хатунцовым племянник Сурхай-хана – Аслан-бек истощил всю свою ревность к пользам службы его императорского величества и по приверженности к нему кюринского народа, которую он приобрел добрыми своими свойствами и храбростью, предуспел склонить всех кюринцев предать себя доброю волею в покорность Российской империи, принять присягу на вечную верность подданства и войти в их жилища со всеми семействами и имуществом, в полном доверии к покровительству их войсками его величества».

Бежав из крепости Кюри, Сурхай-хан прислал главнокомандующему письмо, в котором извещал, что Ших-Али арестован им «и просил остановить движение наших войск». Паулуччи на это отвечал: «Поступки ваши мне совершенно известны, а что вы посылали своего сына с войсками в помощь бунтовщику Ших-Али-хану противу войск его императорского величества – в том и сами в письме своем признаетесь. И так, не распространяясь болee, я вам объявляю, что вам теперь предлежит один только путь к спасению и к заглаждению вашего преступления, а именно: выдать тотчас арестованного вами Ших-Али-хана в руки генерал-майора Хатунцова. Тогда войска, по повелению моему действующие, оставят вас в покое, владение ваше будет вам по-прежнему предоставлено и вы с народом вашим будете счастливы. Сверх того, уверяю вас моим словом, что выданному вами Ших-Али-хану не будет сделано ни малейшего вреда и притом я отзову в Тифлис племянника вашего Аслан-бека. Если же вы поупорствуете и не выдадите изменника Ших-Али-хана, то войска по данному от меня повелению не выйдут из вашего владения, доколе камень на камне будет оставаться, истребят жилища ваших подвластных и сожгут их деревни и имущество, понесут повсюду меч и пламя, пока сила оружия его императорского величества не принудит вас исполнить мое требование, а кюринское владение все без изъятия будет от вас отнято. Вот вам последнее мое слово! Избирайте, что для вас лучше, а я исполню так, как сказал».

Но на это письмо не последовало никакого ответа, и главнокомандующий решил отторгнуть кюринскую область навсегда от владений Сурхай-хана. Область эта, пространством около двух тысяч квадратных верст, лежала в южном Дагестане, на левом берегу Самура, по течению рек Гуриени и Кюрах-чая. Последние, сбегая с высокого хребта Какма-даг, на протяжении 80 верст текут почти параллельно, а затем соединяются и впадают общим руслом в Каспийское море. Реки эти, имея горный характер, совершенно непригодны к судоходству, но богато орошая две горные долины, являются главными живительными артериями всей области. Благодаря им здесь процветало хлебопашество, и кюринская провинция служила житницей соседних с ней горных и бесплодных областей Дагестана. Пшеница и ячмень, «урожаясь, по причине плодородной земли, в великом изобилии составляли главное упражнение и прибыток всего населения». В более же высоких частях области, где хлебопашество становилось уже затруднительным, жители занимались исключительно скотоводством с тем большим успехом, что нагорные площади изобиловали хорошими пастбищами. Вообще все кюринцы, около пяти тысяч дворов, вели достаточный образ жизни, а «домашнее заведение и хозяйственность жителей показывали их трудолюбие».

Но помимо этих экономических условий кюринской области, приобретение нами последней должно было оказать немаловажное влияние и на соседние ей области Кубы и Дербента. «Прикрывая теперь, – писал Паулуччи, – от стороны Дагестана Дербент, а наипаче Кубу, кюринская провинция доставит сим областям, утомленным через шестилетнее разорение, покой и свободу, занявшись хозяйственными своими распоряжениями, прийти в цветущее состояние, так и для того, что cиe новоприобретенное владение по самому местоположению своему, также по богатству произведениями земли и по многим необходимым надобностям, коими пользуются от нее разные республиканские общества лезгинцев, может считаться ключом к Дагестану и верным орудием к приведению в покорность России сих хищных народов, над которыми казикумухское владение доселе держало в Дагестан важный перевес, но которое теперь, по отторжении от онаго кюринской области, питавшей хлебом все cиe бесплодное ханство и служившей в зимнее время убежищем для скота сие горных народов, который составляет все их имущество, приведено в крайнее состояние, обессилено совершенно и потеряло влияние свое на Дагестан».

Являлся вопрос: что же делать с этой провинцией? Присоединить ее совершенно к нашим владениям и управлять русскими чиновниками на общих основаниях или образовать из нее вассальное нам владение. Паулуччи остановился на последнем. «Если бы новопокоренная кюринская область, – объяснял он, – вдавшаяся в самый Дагестан, обращена была в одну из провинций российских на основании нашего порядка, то для охранения целости ее неотменно во всякое время должно было бы иметь в ней сильную часть здешних войск для удержания в пределах послушания самого народа и для обуздания хищных ее соседей, чего, однако же, невозможно теперь никоим образом исполнить по военным обстоятельствам нашим с важнейшими неприятелями Грузии – с персиянами и турками. Во-вторых, дикость нравов сих народов, могущих не скоро умягчиться, и врожденная привязанность к прежнему их ханскому правлению, также их обыкновения, кои они почитают законом, весьма отдаленные от правил и порядка нашего правления, всегда служили бы поводом к многократным замешательствам, беспокойству и охлаждению к нам сих народов. Между тем как чрез предоставление сей провинции в управление хану, непосредственно от Российской империи зависящему, который, зная свойство и образ народных мыслей, может гораздо удобнее действовать на их ум по направлению здешнего правительства. Кроме того, поставленный нами хан, получивши от щедрот его величества cиe богатое владение, должен будет для собственной своей пользы пещись об удержании своих границ, благосостоянии народа и о сохранении между оным спокойствия, обходясь одним небольшим нашим гарнизоном, поставленным в крепости для защиты оной и в необходимости для поддержания его самого, – следственно, сим способом, кроме значительных выгод от приумножения казенных доходов, удалена еще может быть необходимость содержать в кюринской провинции знатную часть наших войск, кои нужны для действий против главнейших неприятелей и избегнется вредное развлечение здешних сил; равным образом, и самый народ, довольный правлением, к коему он привык, останется привязанным к своим жилищам и к местам, сохраняющим гробы их предков».

Нельзя, конечно, отрицать, что образование в Закавказье нового мусульманского ханства далеко не отвечало преследовавшимся нами здесь целям и задачам. Но совокупность условий, в которых находился маркиз Паулуччи, и главное – ограниченность наших войск не оставляли в этом вопросе иного выхода. Поэтому решение, принятое главнокомандующим, было для данной обстановки наиболее подходящим, особенно если иметь в виду, что новообразуемое ханство предполагалось вручить Аслан-беку – личному врагу Сурхая казикумухского и в то же время человеку, преданному нам и по убеждениям, и по собственным интересам.

«Итак, следуя сему предположению, которое основывалось на самых примерах, видимых в здешнем краю, и на пользах службы», Паулуччи предписал генерал-майору Хатунцову и коллежскому советнику Могилевскому ввести трактатом в управление кюринским ханством Аслан-бека. Последний должен был принять присягу на верность подданства, дать в аманаты старшего своего сына и сыновей двух почетнейших старшин, «предоставить самую кюринскую крепость в единственное распоряжение и власть российскому гарнизону, в оной поставленному», и ежегодно платить нам дань в три тысячи червонцев и поставлять бесплатно для продовольствия войск три тысячи четвертей хлеба. Кроме того, на него возлагались различные обязанности, главным образом по содействию в продовольствии наших войск и по распространению нашего влияния на соседние с кюринским ханством племена Дагестана. Взамен же этого Аслан-бек утверждался законным владельцем кюринского ханства «потомственно по старшинству колена», в удостоверение чего ему даровались высочайшая грамота и знаки инвеституры; предоставлены ему суд, расправа и все доходы с ханства и сверх того – всемилостивейше пожалован чин полковника с жалованьем по чину серебром.

Сам акт введения Аслан-бека во владение кюринским ханством был обставлен с возможной торжественностью. Знаки инвеституры вручили ему на площади крепости Кюри при огромном стечении народа, в присутствии войск. Сам комендант поднес ему на богатой подушке, нарочно присланной для этого случая из Тифлиса, высочайшую грамоту, а два офицера вручили ему: один – распущенное знамя, другой – драгоценную саблю, лежавшую в открытом футляре. Войска отдали честь с барабанным боем и музыкой. Полудикие граждане нового ханства безмолвствовали, пораженные невиданным зрелищем величественного торжества.

Главный виновник успехов, достигнутых нами при подавлении кубинского мятежа и покорении кюринской области, генерал-майор Хатунцов награжден был орденом св. Георгия 3-го класса.

Извещая Сурхая об образовании кюринского ханства и о назначении правителем его Аслан-хана, Паулуччи писал: «Часть владения вашего отнял я потому, что вы не сдержали свято присяги, которую несколько раз давали всесильному моему государю императору верно служить, и за то, что вы не исполнили последнего моего повеления. Владение cиe препоручил я по воле государя высокостепенному Аслан-хану как верноподданному Российской империи и наследнику казикумухскому. Теперь я сим только ограничиваюсь, а ежели вы что-нибудь еще предпримите противу войск его императорского величества и противу его подданных, тогда потеряете все свое владение и будете скитаться без пристанища, как ветреный Ших-Али».

Продолжение следует.