18 июня, 2014

Большая Кавказская война (35)

Продолжение. Начало в № 5 за 2008 г.

Наступил 1811 год – канун вечно памятной борьбы русского народа с «двунадесятью языками» Европы.

Казалось бы, что успехи, одержанные нами в предшествовавшем году в борьбе с персиянами и при подавлении волнений в Имеретии, Кубе и Осетии, могли бы упрочить положение наше в Закавказье. Но неудача, испытанная Тормасовым под Ахалцыхом, сразу поколебала впечатление недавних еще побед, и наступившая весна грозила нам новой тяжелой борьбой с противниками, не потерявшими еще окончательно надежды лишить нас приобретений, сделанных на Кавказе в течение истекшего десятилетия.

Персидское правительство, поддержанное Турцией и в особенности Англией, делало большие приготовления для войны с нами. Эрзерумский сераскир собирал войска, имея в виду вторгнуться в Грузию совместно с персиянами. Эмиссары Баба-хана и турецкого султана деятельно работали в подвластных нам областях Закавказья и среди горцев Главного хребта. Весь Дагестан волновался, угрожая отторгнуть от нас Кубинскую провинцию. В мусульманских ханствах происходило сильное брожение умов и зрели тайные заговоры. Поддерживаемый турками царь Соломон смущал Имеретию, а беглые грузинские царевичи разглашали в самой Грузии о необычайных приготовлениях, делавшихся Персией и Турцией при поддержке Англии для решительной борьбы с нами.

Фото: Сергей Корец

К этому надо добавить, что и весь принадлежавший нам край, на горизонте которого собирались грозовые тучи, «нельзя было признать состоящим в благоприятном виде». Чума, появившаяся в Имеретии и на Северном Кавказе еще задолго до похода Тормасова в Ахалцых, распространилась из этих областей по всему Закавказью, унося тысячи жизней и наводя панику на беспомощное население. Даже в самом Тифлисе общее смятение было настолько велико, что жители покинули город и поселились в ближайших окрестностях его, «по садам и на открытых местах, много претерпевая от суровости погоды». Военные действия, происходившие в течение всего предшествующего года в пограничных областях от Имеретии до Кубы, разорили землевладельцев, и страшный призрак голода появился над спаленными войной нивами Закавказья. Население было подавлено бременем обрушившихся на него бедствий, и глухой ропот начинал раздаваться даже там, где до сего царила полная покорность.

Положение наше в Закавказье становилось тем более серьезным, что утомленные непрестанными походами и борьбой с многочисленными противниками войска наши не могли рассчитывать уже ни на какие подкрепления. Россия деятельно готовилась в это время к войне с Наполеоном, тиранический гений которого, поработив Европу, посягал подчинить своему влиянию и наше Отечество. Предстоявшая борьба за независимость требовала от нас крайнего напряжения сил и отодвигала, конечно, на второй план интересы далеких окраин, к которым принадлежал Кавказ. Несмотря на ограниченность войск, коими обеспечивалась прочность занятого нами здесь положения, приходилось по необходимости взять часть их и отсюда для борьбы за более важные интересы самой России. По этой причине в начале 1811 года Тормасов получил от военного министра секретное отношение, в котором объявлялась высочайшая воля на отправление с Кавказа в Россию двух пехотных и двух кавалерийских полков.

Генерал Тормасов, находя, что с остающимся в Грузии количеством войск всякий главнокомандующий «найдется в затруднении» успешно действовать и что с такими силами «нельзя ручаться, чтобы во всех пунктах была целость границ», отправил в Россию лишь два драгунских полка, а пехотные просил оставить по-старому на Кавказе. Но ходатайство это не было уважено, и Тормасов подал прошение об увольнении его по расстроенному здоровью от звания главнокомандующего войсками в Грузии.

В начале июля 1811 года последовал на имя его высочайший рескрипт, в котором говорилось: «Снисходя на прошение ваше, я увольняю вас от командования в Грузии для поправления здоровья и позволяю Вам приехать в Санкт-Петербург. Быв всегда доволен отличным вашим служением, я желаю для пользы общественной, чтобы отдохновение от дел послужило к совершенному и скорому восстановлению вашего здоровья».

Этим же рескриптом повелевалось «начальство над войсками в Грузии и управление сим краем по части гражданской сдать генерал-лейтенанту маркизу Паулуччи».

С увольнением генерала Тормасова завершился первый десятилетний период распространения владычества нашего в Закавказье, начавшийся с окончательного присоединения Грузии в 1801 году. Период этот ознаменован подчинением нам отдельных владений этого края и постепенным вытеснением отсюда главнейших наших соперников – турок и персиян. В этом отношении деятельность генерала Тормасова занимает одно из видных мест на страницах истории утверждения нашего владычества в Закавказье. В течение двух лет он успешно боролся с персиянами, сохранил неприкосновенность наших границ со стороны Турции, окончательно присоединил к нам Имеретию, Гурию, Абхазию и занял почти все восточное побережье Черного моря.

Генерал-лейтенант маркиз Паулуччи

Нельзя отрицать, что успехам этим в большой мере способствовали исключительные таланты сподвижников Тормасова, из которых одни, как генерал-квартирмейстер маркиз Паулуччи, правитель канцелярии Могилевский, были по преимуществу ближайшими сотрудниками главнокомандующего, а другие – Котляревский, Симонович, Портнягин, Лисаневич, Сталь, прошедшие еще цициановскую боевую школу, стояли на страже наших границ, во главе войск, закаленных долгой неравной борьбой с многочисленными противниками.

Но и сам Тормасов в роли главного руководителя деятельностью своих подчиненных отличался большой энергией, настойчивостью и редким трудолюбием. Последняя черта особенно резко сказывалась в кабинетной деятельности, которой Тормасов неутомимо предавался вообще на поприще своего государственного служения. Он лично прочитывал все без исключения входившие к нему бумаги и на каждую из них собственноручно накладывал резолюции, зачастую настолько пространные, что они почти без изменений переписывались набело и служили ответными документами. Каждое поручение, возлагающееся главнокомандующим на кого-либо из его подчиненных, сопровождалось обыкновенно подробной, лично им составлявшейся инструкцией. Каждое событие вызывало из-под его пера массу бумаг в виде предписаний, отношений, писем, донесений, в большинстве отличавшихся пространностью и обстоятельностью изложения.

Но эта-то усидчивая кабинетная деятельность при общей недоступности, доходившей у Тормасова до того, что даже маршал Грузии не всегда решался докладывать ему о нуждах народа, «и презрение к советам в таких обстоятельствах» лишали главнокомандующего возможности близко познакомиться с людьми и краем, вверенным его попечению.

Будучи человеком солидного по тому времени образования, воспитанный при дворе, энергичный и деликатный, Тормасов мог бы с большим достоинством и успехом занимать высокие административные посты во внутренних областях империи. В должности, например, главнокомандующего Первопрестольной с 1814 по 1819 год он снискал себе всеобщую любовь москвичей и возведен был императором Александром Первым в графское достоинство. Но для успешной деятельности на Кавказе требовалось прежде всего близкое знакомство с совершенно исключительными условиями этой страны и характером ее обитателей. Высокие принципы, к которым нередко взывал Тормасов, не находили никакого отклика в варварских душах вероломных азиатов того времени, а чрезмерная любезность отношений его к полудиким владетелям Закавказья почиталась последними за слабость и давала некоторым из них смелость не исполнять иногда требования даже самого главнокомандующего. При таких условиях обеспечение положения нашего в Закавказье ложилось тяжким бременем на войска, труды которых при громадном численном превосходстве наших противников обращались в ряд подвигов, поразительных по мужеству и выносливости.

Нельзя сказать, чтобы Тормасов не обращал должного внимания на труды и быт подведомственных ему войск. Он одинаково заботился как об обучении, так и об удобствах квартирования и обеспечении продовольствием их. В первое же время по вступлении в должность главнокомандующего войсками в Грузии Тормасов вошел к военному министру с представлением о необходимости улучшить «образ квартирования военнослужащих». Войска, не исключая и офицеров, жили в то время по преимуществу в землянках или в лучшем случае в туземных сак-лях и сильно страдали от столь негигиенических условий квартирования. Ходатайство главнокомандующего было уважено, вопрос о размещении войск передан в ведение особо учрежденной казарменной комиссии. Но понятно, что все эти проекты не могли осуществиться в течение всего лишь двухлетнего пребывания Тормасова на Кавказе, да и сами войска, проводя все время в беспрерывных походах, не исключая иногда и зимних месяцев, едва ли много выиграли бы даже и в том случае, если бы помянутая выше комиссия успела возвести в наиболее важных пунктах края казармы постоянного типа.

Фото: Сергей Корец

Кавказские войска до назначения Тормасова главнокомандующим в Грузии, равно как и при нем, добросовестно и самоотверженно выполняли главное назначение вооруженных сил – защищать наши пределы от внешних и внутренних врагов.

В этом отношении войска, принятые Тормасовым и прошедшие перед тем боевую школу Лазарева и Цицианова, были безупречны. В походах они побеждали саму природу, в боях громили многочисленного противника, и чем больше было врагов, тем ярче выказывалась доблесть кавказских войск. Но понятно, что на учебном плацу они не производили большого впечатления. Ободранные, обветренные, с печатью лихорадок, забывшие фронтовую выправку, наловчившиеся более колоть штыком, чем делать «по темпам» ружейные приемы, они по внешности вполне оправдывали знаменательный в свое время афоризм, что «ничто так не портит войска, как война». И Тормасов обратил на это свое внимание. Он приказал «наиприлежнейше» заняться строем и стрельбой в учебных командах. А когда прошедшие курс последних инструктора «прибудут по полкам, то немедленно заняться обучением рот, а потом батальонов всем движениям и маневрам, как ими показаны будут, без наималейшей отмены и со всей точностью».

Не менее рачительны были заботы главнокомандующего о всегдашней обеспеченности войск достаточным запасом продовольствия. Об этом Тормасов не раз давал соответственные указания и предписания начальникам войск, расположенных в приграничных областях Закавказья. Но идеи главнокомандующего, видимо, не всегда надлежаще осуществлялись подчиненными ему военачальниками, потому что всякий раз при начале военных действий войска оказывались совершенно не обеспечены продовольствием. Так было у Репина в Кубе, у Асеева – в Карабахе, у Розена – в Имеретии, да и сам главнокомандующий под Ахалцыхом уже на второй день осады терпел недостаток в продовольствии. Поверхностное, чисто бумажное отношение к этому вопросу особенно ярко сказалось при уходе Тормасова с Кавказа, когда он, сдавая должность своему преемнику маркизу Паулуччи, показал войска вполне обеспеченными продовольствием на круглый год, а между тем начавшиеся вслед за тем требования полками провианта не могли быть удовлетворены по той причине, что все магазины оказались совершенно пустыми и провианта в них даже и на месяц достаточно не было.

Несмотря, однако, на все трения военно-административной машины, доблестные кавказские войска во всех случаях уверенно шли за своими талантливыми вождями и, невзирая на свою малочисленность, со славою отстаивали целость наших владений. Однако предстоящий уход с Кавказа в Россию четырех полков накануне новой войны с многочисленными противниками на фронте более чем в полторы тысячи верст с необеспеченным спокойствием в тылу ставил, конечно, генерала Тормасова в довольно затруднительное положение. Последнее представлялось ему тем более в мрачном виде, что он только что лично испытал неудачу под Ахалцыхом. Находя, как сказано выше, что всякий главнокомандующий не будет иметь возможности с остающимся количеством войск отстаивать целость наших границ, Тормасов подал прошение об увольнении его по расстроенному здоровью с Кавказа. К счастью, он ошибся как относительно будущего главнокомандующего, так и войск, оставшихся в Закавказье. Последние в самих себе носили гарантию дальнейших успехов и из своей же среды дали Тормасову преемника, вполне соответствовавшего тем тяжелым условиям, в которых находился край.

Новый главнокомандующий генерал-лейтенант маркиз Филипп Осипович был итальянец по происхождению. Он родился в Модене в 1779 году. Юношей вступил в ряды итальянских войск, участвовал с ними под начальством Молитора в революционных войнах и благодаря своим способностям и энергии быстро выдвинулся до чина генерала. Созданный Наполеоном политический строй Италии не нравился пылкому маркизу и он, выйдя в отставку, поступил в 1807 году на русскую службу полковником. В этом чине он принимал участие в турецкой войне под начальством Михельсона, а в следующем, 1808 году во время шведского похода произведен был в генерал-майоры. В июне 1810 года Паулуччи назначен был генерал-квартирмейстером и дежурным генералом на Кавказе и в том же году за победу под Ахалкалаками произведен в генерал-лейтенанты и награжден орденом Святого Георгия 3-го класса. Неурядицы, существовавшие на кавказской линии между властями гражданской и военной, вынудили правительство наше поставить во главе линии одного общего начальника, и еще в начале 1811 года кавказским и астраханским губернатором назначен был генерал-лейтенант Ртищев, который сначала находился в подчинении Тормасову, но с назначением маркиза Паулуччи сделан был совершенно самостоятельным. При этом границей между управлениями кавказской линией и Грузией назначено было укрепление Владикавказ. Последнее, равно как и посты по Военно-Грузинской дороге до Хоби, занималось войсками генерал-лейтенанта Ртищева, который должен был заботиться и о продовольствии их. Но все военные распоряжения, обеспечение пути сообщения и управление населением, обитавшим в горах от Владикавказа до Кайшаура, возложено было на маркиза Паулуччи. Последний являлся таким образом главнокомандующим войск, расположенных исключительно в Закавказье.

Вступая в командование ими, Паулуччи отдал приказ, в котором, оповещая об увольнении Тормасова и о назначении своем на его место, говорил: «Без сомнения, долгое время вы будете вспоминать почтенного генерала (Тормасова), под начальством которого вы служили со столь великими успехами в продолжение нескольких кампаний и который оставляет многих из вас украшенными знаками высочайшего благоволения, заслуженными вами под его начальством. Я бы опасался не быть в состоянии достойно его заместить, ежели бы не имел чести служить с вами уже в двух кампаниях, в продолжении которых я должен был научиться вас уважать и любить. Я уверен, что с таковою армией буду всегда иметь успехи. Преисполнен будучи чувствами, я с уверенностью вступаю в отправление моей должности, где непрерывное мое старание будет приобретать ваше уважение и способствовать сохранению вашей славы».

Занимая в течение более года должность генерал-квартирмейстера и дежурного генерала у Тормасова, не раз разделяя с войсками труды походной жизни, Паулуччи близко ознакомился с бытом и характером кавказских войск. Поэтому с первых же дней вступления в звание главнокомандующего он отдает ряд приказов не только по улучшению быта войск и облегчению тягостей походной их жизни, но и по искоренению некоторой распущенности, замечавшейся особенно в нравах офицерского общества того времени. «Имея честь служить с вами в продолжение двух кампаний, – говорилось в одном из его приказов, – к крайнему моему сожалению я заметил, что многие из господ офицеров занимаются азартными играми, а некоторые из них и неумеренным употреблением горячих напитков. Хотя ничто столь не достойно порицания в военном человеке, как страсть к напиткам и игре. От первого он теряет все уважение в глазах своих подчиненных и становится неспособным к делам службы. От второго же он лишается времени, нужного для занятия службой, часто вовлекаем бывает в разорение и что еще хуже – подвергает себя лишению чести. Игра не была запрещаема столь строгими законами, как в России. Поэтому по званию своему, долгом себе поставляю иметь беспрерывное старание, дабы сии законы были в точности наблюдаемы. Я на это употреблю всю ту деятельность и всю ту строгость, которую мне внушает природное отвращение, что я имею к игре и неумеренному употреблению напитков. Я объявляю, что будет поступлено по всей строгости законов с теми, кто преступит сие мое приказание, а наипаче с теми, кто будет обязан по должности наблюдать, дабы оное в точности было выполняемо и преступит оное, – как с чиновниками, подающими худой пример, оказывающими неповиновение и потому более других виновными».

«Запрещается, – говорилось в другом приказе, – всем без изъятия как высшим, так и нижним чинам высочайше вверенного мне корпуса иметь на содержании женщин, так как сие христианской религии противно; кто же отступает от религии, тот не может верно и усердно служить своему государю и Отечеству и в сражении не может быть храбрым, ибо имеет нечистую совесть».

Выразив с мужественной прямотой взгляд свой на нравы военной среды того времени, Паулуччи столь же категорично высказывался и относительно служебного долга офицеров и солдат как воинов. «Все военнослужащие, – говорилось в одном из приказов, – должны ведать, что лучше умереть со славою, нежели жить с бесславием, и для того они, хотя бы то жизни их стоило, не должны ни одного шагу уступать неприятелю, невзирая на его превосходство. За сим, предваряю я, что из офицеров всяк тот, кто даст над собою верх неприятелю, предан будет военному суду и с бесчестием выгнан будет из службы. Господам же генералам: дивизионному и бригадным предписываю штаб и обер-офицерам внушать, а они чтобы твердили солдатам, что Отечество содержит нас для того единственно, чтобы мы поражали неприятелей наших, и что всемилостивейший государь император всещедро изливает милости на тех, кои противу неприятеля ознаменуют себя храбростью и мужеством. И так всякому из военнослужащих должно помнить долг службы и присяги и противу неприятеля при всяких случаях поступать мужественно, ибо кто будет всегда иметь в мыслях, что он русский и что его неприятель не может одолеть, тот всегда победит».

Будучи человеком бескорыстным и непритязательным на особенные удобства, Паулуччи требовал того же и от подведомственных ему войск. Первого же унтер-офицера, попавшегося во взятке у рекрута пяти рублей, главнокомандующий разжаловал в рядовые, прогнал шпицрутенами через 500 человек и строжайше предписал командирам полков наблюдать, «дабы нижним чинам никто не оказывал несправедливостей».

Узнав о том, что во время походов офицеры берут под собственный багаж произвольное количество подвод, Паулуччи строжайше запретил это, разрешив лишь дивизионным генералам и шефам полков иметь каждому по одной повозке. «Сам главнокомандующий, – объявлял Паулуччи, – будет иметь только две повозки для того, что он содержит открытый стол».

«Заметил я, – говорилось в приказе, отданном маркизом Паулуччи на второй день вступления в должность, – что некоторые офицеры подносят подарки главнокомандующему, что в службе вовсе несовместно. Я по сему предваряю, что таковое отношение будет оставлять во мне невыгодные мысли о тех, которые обращаются с подарками».

Не терпя ни в чем окольных или неправых путей, Паулуччи предварял своих подчиненных, говоря: «За нужное нахожу предварить господ отрядных начальников, дабы они в случае каких-либо предметов, до их начальства или до службы относящихся, адресовались прямо ко мне и с партикулярными письмами, буде о чем считают несовместным помещать в рапортах, ибо я партикулярное и приму партикулярно. Но никак не желаю, чтобы они письмами к чиновникам канцелярии моей или к адъютантам поручали мне о чем бы то ни было докладывать, как теперь я замечаю, ибо в сем последнем случае буду я считать, что они интригуют».

«В продолжение того времени, в которое имею я честь служить в российской службе, – говорилось в одном из приказов главнокомандующего, – заметил я, что некоторые господа генералы, донося о действиях своих против неприятеля, весьма часто уклоняются от истины и прибавляют то, чего не было, через меру, дабы придать себе более блеску в глазах государя и в глазах публики». Главнокомандующий предупредил, что в будущем «таковой доноситель будет обнаружен пред его императорским величеством».

Но не от одних только войск требовал Паулуччи строгого отношения к долгу и чести. Таким же он был и в роли главнокомандующего гражданской частью в Закавказье, невзирая ни на какое состояние.

Узнав, например, о том, что царевна Анастасия, бывшая в Тифлисе замужем за князем Цициановым, ведет слишком легкомысленный образ жизни, Паулуччи писал экзарху Грузии Варлааму: «По поступившим ко мне разным донесениям на счет худого поведения царевны Анастасии Цициановой долг звания моего обязывает меня принять меры к остановлению причиняемого ею соблазна всему городу и стыда, который через нее терпят ее родственники». Поручая экзарху «потщиться со всем рвением, которое внушит в нем религия, дабы представить поведение царевны во всем ужасе как в отношении ее к людям, так и к Богу», главнокомандующий предварял, что «если она не решится переменить своего поведения, то я буду принужденным заточить ее в монастырь».

На генерал-майоре князе Орбелиани, отличенном «неизреченными милостями, излиянными на него государем императором, и обильными наградами, каковыми никто из соотечественников его не удостоен», накопилась большая недоимка от невзноса податей, следовавших с его имений. Получив об этом донесение, Паулуччи, «несмотря на искреннее свое расположение к князю Орбелиани», предложил ему внести всю числившуюся на нем недоимку в пятнадцатидневный срок, причем присовокуплял: «В противном случае я против своей воли употреблю другие меры, которые может быть и будут для вас неприятны, но которые я должен предпринять, дабы со своей стороны показать пример, что правительство следует всегда равному для каждого правосудия и не должно иметь никакого пристрастия».

Князь Соломон Аргутинский просил поставить в принадлежавших ему деревнях воинскую команду для защиты от хищников. На это Паулуччи отвечал: «Прежде, при царях, жители сами защищали свои деревни, а если теперь сделались трусами, то за трусость не буду утруждать войск, защищающих границы всей Грузии от неприятеля, а не от хищников».

Искореняя подношение подарков в среде военнослужащих, Паулуччи столь же строго отнесся и к прочно установившемуся в Азии этикету обмена подарками владетельных ханов с нашими начальствующими лицами. Само правительство как бы поощряло этот весьма стеснительный для бескорыстных и твердых людей обычай, отпуская в распоряжение каждого главнокомандующего особые, всегда весьма ценные вещи для одаривания подчиненных нам азиатских владетелей. Находя этот обычай «несоответственным с личными взглядами на значение нашей власти», Паулуччи при самом вступлении в должность главнокомандующего обратился с циркулярным письмом к ханам Закавказья, прося их никогда не присылать подарков ни ему, ни кому-либо из подчиненных.

«При самом вступлении моем в командование всем здешним краем, – писал он ханам, – почел за долг с полной искренностью предварить ваше превосходительство, что сколь ни усердно буду стараться, дабы поступить в соответственность обыкновений во всех тех случаях, где сие не противно будет пользам службы государя императора, однако, зная обычай, здесь существовавший, что превосходительные ханы, состоящие в подданстве его императорского величества и зависящие от главнокомандующего здешним краем, каждый раз приезжающим в Грузию новым главнокомандующим делали подарки, я должен сказать, что сему обыкновению ни теперь, ни во все продолжение моего здесь командования я отнюдь следовать не буду, и какого бы рода ни были сии подарки, приняты мною не будут, равно как и посланные с оными будут отсылаться без ответа. Таким образом, через сие заблаговременное и чистосердечное объявление всем вообще ханам о правилах, мною принятых, я счел нужным предохранить каждого от неудовольствия, с каковым приемлется по здешним обыкновениям отказ в приеме подарков. За всем тем, разумея, что превосходительные ханы, делая сии подарки, имели единственно в предмете то, дабы через сей способ означить только одно дружеское их расположение, и потому отказаться мне от сего столь лестного их засвидетельствования весьма было бы для меня неприятно, то я в сем случае имею удовольствие уведомить вас, благоприятель мой, что со стороны вашей я приму за доказательство истинного вашего расположения и преданности то, когда ваше превосходительство ускорит для продовольствия войск его величества, коими я имею честь командовать, доставить требованный моим предместником хлеб, за цены, сходные для казны государя императора и не обидные для жителей, дабы сим образом избежать перевозки провианта из России и сопряженных с оною больших издержек. Тогда всякое сохранение казны его величества через сие ваше содействие я сочту за приятнейший мне подарок со стороны вашего превосходительства и в то же время, относя сие также к истинному усердию вашему, вменю за особенный для себя долг довести до высочайшего сведения».

Откровенная прямота маркиза Паулуччи всегда соединялась с настойчивой твердостью, не останавливавшейся ни перед какими обстоятельствами. В конце 1811 года грузинские князья Андроников и Эристов явились в Петербург и предложили здесь свои услуги вызвать из Персии царевича Александра. Предложение это было охотно принято, и главнокомандующий в Грузии получил высочайшее повеление оказать князю Андроникову зависящее содействие в выполнении взятого им на себя обязательства. Однако Паулуччи, «сообразив, что сие предложение совершенно противно пользам службы», остановился исполнением даже высочайшего повеления и с откровенностью прямого солдата доносил государю: «Старания, неоднократно прилагавшиеся моим предместником к тому, чтобы вызвать сюда царевича Александра (человека собственно по себе ничего не значащего и бессмысленного), не получив никакого успеха, довели сим средством дело до того, что не только царевич и его сообщники уверились, сколь он важен для России, но еще сие умножило его партию и сношения с Грузией и привлекло к нему большее уважение со стороны дворов персидского и константинопольского. Таковое точно обращение употребляемо было в рассуждении беглого имеретинского царя Соломона и царевича Левана, которое первому придало такую силу и важность, каковых он без сего истинно не мог бы иметь, и было причиною удобности, с каковою царевич Леван преуспел распространить пламя мятежа между осетинцами. И так, уверяясь в необходимости принять здесь систему, совсем противную существовавшей доселе, и при том такую, которая бы более сообразна была с достоинством вашего императорского величества, я с самого прибытия моего сюда взял совсем другую дорогу, стараясь уверить как грузин, так и самих неприятелей вашего величества, что высокославные российские войска ничего не боятся и что для вашего императорского величества совершенно все равно, если царь Соломон и царевич Александр будут находиться у неприятелей России».

Отдавая всегда должное заслугам других, Паулуччи старался научить тому же и своих современников. Одним из первых распоряжений его было торжественно перенести прах князя Цицианова из Баку в Тифлис, в Сионский кафедральный собор, «тщанием его исправленный и украшенный». Обезглавленное тело «сего знаменитого сына Отечества и достойного генерала», извлеченное в 1807 году из мусорного оврага, вложено было затем в засмоленный деревянный гроб и поставлено в подвале одной из бакинских церквей. И в течение пяти лет никому не приходила мысль предать земле по чину христианскому и с «почестью бранной» того, кто сложил голову на самоотверженной, доблестной службе своему Отчеству.

Посетив усыпальницу грузинских царей – Мцхетский собор, Паулуччи увидел, что «по непросвещенности здешних народов, грубым свойствам, а наипаче по равнодушию существующих еще членов грузинского царственного дома к памяти их знаменитых родителей» гробницы последних царей – Ираклия и Георгия «оставлены в совершенном забытье и не отличены никаким знаком, который сохранил бы воспоминание о них для потомства». Главнокомандующий, «считая приличным показать в глазах здешнего народа внимание правительства к памяти сих царей», приказал на средства нашей канцелярии соорудить на могилах их монументы с приличествующими надписями.

Во время пребывания своего в Елизаветполе Паулуччи нашел там содержавшимся в крепости под караулом семейство последнего ганжинского хана, погибшего геройской смертью при взятии нами города в 1803 году. Главнокомандующий тотчас же освободил узников и отпустил их в Персию, написав по этому случаю наследнику персидского престола Аббас-Мирзе: «Имея правилом чтить память людей, служивших своему Отечеству усердно, я отдаю всю справедливость и покойному Джават-хану, который, защищая крепость, пал мертвым на батарее с оружием в руках. В доказательство этого чувства я дал семейству его полную свободу возвратиться в Персию и взять с собой тело покойного хана и сына его Гуссейн-Кули-Аги».

Требовательный к своим подчиненным, Паулуччи был не менее строг и к лежавшему на нем самом служебном долгу. Все важные военные действия протекали или под непосредственным руководством главнокомандующего, или под наблюдением его. Ежедневно «с появления дня, до самого полудня» он лично принимал посетителей и говорил с каждым из них. К полудню же следующего дня каждая просьба непременно получала резолюцию. Личный прием главнокомандующим не прекращался даже в то время, когда в самой канцелярии его появилась чума. «Я сам каждодневно подвергаю себя опасности, – писал Паулуччи, – потому что со всех мест Грузии всякий день во множестве поступают ко мне бумаги, приезжают нарочные из мест, подверженных заразе, с нужными донесениями и нетерпящими отсрочки, да и сами жители всякий раз входят ко мне с подачею их просьб, коих отлагательство хотя бы на один день могло бы их огорчить, как уже известно, сколь азиатские народы нетерпеливы в получении решения на их жалобы. А потому, сколь ни деятельные меры осторожности принимаются мною в рассуждении бумаг, поступающих в мою канцелярию, но предохраниться от сей пагубной болезни не было возможности и в самой моей канцелярии умер исполняющий должность казначея хорунжий Батальщиков».

Таков был новый главнокомандующий нашими войсками в Грузии, которому предстояло отстаивать здесь наши интересы и охранять целость границ в то самое время, когда Россия собирала все свои силы с величайшим полководцем Европы, а состояние Кавказского края и войск, в нем расположенных, было таково, что Паулуччи, донося об этом военному министру, писал: «Я не могу без особливого соболезнования заключить, что господин генерал от кавалерии Тормасов старался представить его императорскому величеству, что он сдал мне корпус войск в обыкновенном порядке и обстоятельствах и, следовательно, разорения, претерпеваемые краем, высочайше мне вверенным, мною преувеличены. Поэтому я бы счастливым себя почел, ежели бы его императорское величество нарядил доверенную особу к рассмотрению состояния Грузии, и с моей стороны я представлю все войско, коим имею честь командовать, и все дворянство грузинское во свидетельство».

Продолжение следует.