8 июня, 2013

Большая Кавказская война (29)

Продолжение.

Начало в № 5 за 2008 г.

Перерыв военных действий на персидской границе осенью 1809 года дал возможность генералу Тормасову направить главные усилия к упрочению положения в Имеретии, Мингрелии, Гурии и Абхазии с тем, чтобы обеспечить правый фланг Грузии. Но формального перемирия с Персией все-таки не было еще заключено, и возобновление военных действий могло последовать в любой момент. А между тем перемирие это, на заключение которого главнокомандующий получил наконец в ноябре 1809 года высочайшее разрешение, было одинаково необходимо обеим сторонам. Нам оно временно развязывало руки в Закавказье. Персидскому же правительству давало возможность привести в порядок расстроенные продолжительной борьбой силы и заняться своими внутренними делами, особенно прекращением неурядицы в самой шахской семье.

В XVI веке персидский шах Аббас дал в Мазандеране убежище турецким дезертирам, получившим здесь название каджаров (беглецов). Племя это к XVIII веку распространило свое господство на всю северную Персию, а в 1704 году Ага-Магомет-хан утвердился и на персидском престоле, начав собой династию Каджаров. Баба-хан был вторым шахом из этого племени, вообще не пользовавшегося в те времена любовью народов Ирана. Уже одно это обстоятельство заставляло главу новой династии тревожиться за прочность своего положения, тем более что личные качества Баба-хана не располагали к нему симпатий его подданных. Единственным его достоинством было то, что он хорошо писал стихи на персидском и арабском языках. Но как правитель Баба-хан был жесток, скуп, развратен и занимался главным образом тем, что каждый день проводил время в своих гаремах с веселостью, непозволительной по законам мухаммедовым, и, разоряя своих подданных, жил и держался богатствами, накопленными разорением. Кроме того, в самой шахской семье таились раздоры и зависть. Наследником престола был объявлен один из младших сорока сыновей Баба-хана – весьма способный Аббас-Мирза, в то время как старший и наиболее честолюбивый сын Магомет-Али-хан был лишен права на престол как рожденный от грузинки.

Однажды Магомет-Али-хан спросил своего отца, каким образом он приобрел себе столь обширное царство? «Мечом своим», – отвечал Баба-хан. «Хорошо же, и я последую вашему примеру». В другой раз ему хвалили щедрость его брата – наследника престола Аббас-Мирзы. «Мой брат – глупец, – возразил Магомет-Али-хан. – Я поберегу сокровища свои до более благоприятного времени». Все это показывало, что честолюбивый и не менее способный Магомет-Али-хан далеко не желал добровольно отказываться от персидского трона и выжидал только благоприятной минуты овладеть им, тем более что в случае смерти отца он, судя по примерам прошлого, не мог ожидать особых милостей от своего более счастливого брата. В Персии издавна практиковалось одно решительное средство против настойчивых претендентов на шахский трон. Древним законом, установленным еще во времена владычества нароян, запрещалось возводить на престол человека, потерявшего глаз, руку или ногу и вообще какой-либо член тела. Этим законом властители Персии широко пользовались для устранения опасных соперников. Сам Баба-хан, только взойдя на престол, приказал ослепить брата своего Гуссейн-хана. Когда оба глаза последнего были принесены хану на золотом блюде, он вполне успокоился, «слезами сострадания заплатил дань братской любви и послал сказать Гуссейн-хану, что всеми силами постарается облегчить жестокую судьбу его и, не видя уже в нем соперника, будет почитать его единственным братом и другом».

Кроме того, во время перемирия имелось в виду вести переговоры о мире и союзе России с Персией. С этой последней задачей персидское правительство должно было отправить в Петербург особое посольство, но не ранее, однако, как предварительно договорившись об условиях мира с главнокомандующим нашими войсками в Грузии. Условия эти оставались неизменными, и мы по-прежнему настаивали на уступке нам ханств Эриванского и Нахичеванского. Персияне же считали эти требования чрезмерными.

Подозревая, что в данном случае условия мира диктуются не русским правительством, а исключительно самим главнокомандующим нашими войсками на Кавказе, персияне решили войти в переговоры непосредственно с петербургским кабинетом помимо генерала Тормасова. С этой целью осенью 1809 года тегеранский двор отправил своего посла Гуссейн-Кербалай-хана в Петербург кружным путем через Константинополь. Об этом неожиданном посольстве узнали в Петербурге из донесения главнокомандующего нашими войсками в Молдавии и Валахии князя Багратиона. Последнему было предписано сделать ласковый прием Кербалай-хану, но в то же время заметить ему, что «посреди продолжающихся переговоров» между персидским правительством и главнокомандующим Кавказской армией об отправлении в Петербург посольства прямой дорогой, через Кавказ, внезапное появление Гуссейн-хана в молдавской армии в звании персидского посла без всякого предварительного о назначении его извещения не могло не произвести в русском правительстве «крайнего удивления» и «не навлечь на его счет сомнения».

Последнее вызывалось особенно тем, что в продолжение переговоров и переписки генерала Тормасова с персидским правительством о посольстве к высочайшему двору никогда о Гуссейн-хане как о предполагаемом после не упоминалось. «По сим уважениям, – писал граф Румянцев, – не можем мы приступить с ним к трактованию, не получив о назначении его ответа от Аббас-Мирзы». Тем не менее государь император, «во изъявление уважения своего к его Баба-ханову величеству и искреннего своего к миру расположения», соизволил, чтобы Гуссейн-Кербалай-хан был принят с почестью и препровожден в Киев, где и оставался бы до получения уведомления о полномочиях его от персидского правительства».

Одновременно с этим предписано было генералу Тормасову немедленно объяснить Аббас-Мирзе удивление нашего правительства и запросить, «действительно ли оный Гуссейн-Кербалай-хан назначен к высочайшему двору от его Баба-ханова величества и имеет ли на то приличную грамоту и полномочие или будет отправлено особое посольство; в сем последнем случае нужно ли, чтобы Гуссейн-Кербалай-хан ожидал оного в границах наших и вместе с ним следовал в Петербург или чтобы он обратно препровожден был в Персию».

Неожиданный оборот, который приняло бестактное посольство персидского правительства, поставил Аббас-Мирзу в весьма нелегкое положение. Сознавая крупную неделикатность, сделанную в отношении главнокомандующего нашими войсками на Кавказе, он силился придать произошедшему совершенно невинный смысл.

Аббас-Мирза уверял Тормасова, что Гуссейн-Кербалай-хан вовсе не был назначен послом от персидского правительства к высочайшему двору и не имел никакого полномочия со стороны Персии вести переговоры о мире с русским правительством. Командировка же его в Константинополь первым министром Персии Мирза-Мамед-шефи имела единственную цель – передать главнокомандующему русскими войсками в Молдавии и Валахии письмо, изъявляющее дружбу и доброе согласие между обоими дворами. «Но такое отправление, – объяснял Аббас-Мирза, – не заключает в себе никакого предмета».

В доказательство этого наследник персидского престола просил Тормасова передать Гуссейн-Кербалай-хану письмо, в котором требовалось возвращение его обратно в Персию, «если только он не в границах российских». В противном же случае ему предписывалось «не входя ни в какие дела», ожидать в Киеве «важного из Персии высочайшему российскому двору посла». Это последнее обстоятельство давало генералу Тормасову основание заключить, что персидское правительство имеет «непременное намерение вскорости отправить к высочайшему нашему двору чрезвычайное полномочное посольство».

Фото: Сергей КОРЕЦ

Но предварительно отправления этого посольства надлежало все-таки заключить формальное перемирие, так как военные действия были лишь временно приостановлены по совершенно частному соглашению Тормасова с главнокомандующим персидскими войсками Аббас-Мирзой. Относительно условий этого перемирия генералу Тормасову даны были соответственные инструкции еще в конце 1809 года.

«Объясните, – писал ему граф Румянцев, – что оное перемирие может быть токмо двоякого рода, то есть на два года или на пять лет, но отнюдь не менее сроком и с распространением на всех подвластных его императорскому величеству ханов и области». Срок этот считали необходимым для того, чтобы в течение его укрепить важные места на нашей границе и принять меру к «устройству и спокойствию» всего края с тем, чтобы в случае возобновления военных действий «иметь более способов к удержанию силой оружия тех выгод, коих может быть нельзя будет достигнуть переговорами».

В обеспечение прочности перемирия Тормасову предлагалось употребить всевозможные старания, чтобы склонить персидское правительство к уступке нам в виде залога «на срок токмо перемирия» крепостей Эриванской и Нахичеванской, объяснив при этом персиянам, что занятие этих крепостей нашими войсками «отнюдь не должно почесть в виде всегдашней уступки», но предлагается нами как мера, долженствующая, наоборот, содействовать скорейшему заключению мира. «К вящему убеждению на сие», Тормасову предлагалось указать персиянам на бывший незадолго перед тем пример Франции и Австрии, из коих последняя при заключении перемирия с Наполеоном вверила ему в виде залога «не только разные крепости, но даже целые области, что и послужило к ускорению мира между ними». В том случае, если бы Тормасов встретил со стороны персидского правительства решительный отказ уступить нам на время обе крепости, то рекомендовалось стараться получить хотя бы одну из них: «сперва – Эриванскую, а потом – Нахичеванскую». При этом Тормасову поручалось обязаться «священным именем и словом его императорского величества всемилостивейшего государя нашего», что если бы вопреки желаниям мирные переговоры по каким-либо обстоятельствам не достигли бы своей цели, то «при самом подъятии вновь оружия те крепости будут опорожнены и возвращены персидскому правительству».

Трудно, конечно, допустить, чтобы персияне согласились на условия, которые мы имели в виду предложить им для заключения перемирия. Персидские дипломаты, воспитанные на традиционном коварстве азиатской политики, едва ли могли усвоить себе идеи международных отношений европейских государств и довериться обещаниям, даже скрепленным «священным именем и словом» русского императора. Да и само правительство наше, очевидно, не было уверено в успехе делавшихся им предложений и рекомендовало поэтому Тормасову особую осторожность «в рассуждении домогательства о крепостях». Главнокомандующему предписывалось, во-первых, вести переговоры не иначе, как словесно, «дабы в случае если бы домогательства оказались безуспешными, не было следов, что они могли быть не уважены», а во-вторых, не настаивать на наших требованиях «упорным образом», особенно когда выяснится малая надежда на их исполнение, «дабы не поваживать персиян к упрямству и не подать им повода к заключению, что отказами можно и в других переговорах одерживать поверхность над нами». Для того же, чтобы вообще устранить всякую возможность скомпрометировать наше правительство, Тормасову предписывалось предложить персиянам приведенные наши условия пятилетнего перемирия «как собственную свою мысль».

Таким образом, желая заключить с Персией мир, мы хлопотали о предварительном перемирии, но при этом ставили такие условия последнего, на которые заведомо персияне не могли согласиться.

Персидское правительство со своей стороны также мало рассчитывало на возможность заключения мира. Уже одни требования наши о проведении границы по Куре и Араксу и о признании независимости от Персии Талышинского ханства ни в коем случае не могли быть уважены персиянами, особенно если принять во внимание усиленные интриги, которые поддерживались против нас в Тегеране английским золотом и происками турецких эмиссаров. Но персидскому правительству необходимо было, как уже сказано, выиграть время для приведения в порядок своих внутренних дел и для увеличения средств к дальнейшей борьбе с нами. Поэтому оно не прекращало переговоров об отправлении своего посольства в Петербург и в то же время предложило Тормасову, чтобы «трактование» о заключении перемирия было проведено в Карабахе на личном свидании главнокомандующего с уполномоченным персидского правительства каймакамом Мирзой Безюрком. Тормасов выразил на это свое согласие и избрал для свидания селение Талыш на реке Тертер, между Елизаветполем и Шушой «как место по всем отношениям приличное и ближайшее к границе».

Желая подготовить успех предстоявших переговоров, Тормасов поручил находившемуся в это время в Тегеране нашему посланнику подполковнику барону Вреде убедить Мирзу Безюрка в необходимости искать прочного союза с Россией. Дело в том, что незадолго перед этим персидский визирь Фет-Али-хан-Нури объявил барону Вреде, что Турция якобы уступает Персии Карсский и Ахалцыхский пашалыки, поэтому персидское правительство при заключении с нами перемирия желает оговорить, чтобы «российские войска не предпринимали против сих пашалыков военных действий».

Тормасов поручил барону Вреде довести «приличным образом» до сведения наследника персидского престола и Мирзы Безюрка, что заявление Фет-Али-хана-Нури не доказывает искреннего желания персидского правительства приобрести мир и союз с Россией. «Внушите, – писал Тормасов барону Вреде, – что хотя всероссийский двор не имеет никаких видов на Карсский и Ахалцыхский пашалыки, но желание Персии овладеть ими послужило бы к охлаждению мирного расположения. Внушите также Мирзе Безюрку, что если он искренне желает доставить Отечеству своему мир и благополучие, то не приобретением Карса и Ахалцыха должен он заниматься, ибо сию мысль навязывают ему неприятели России с тем намерением, чтобы произвести более вражды, а стараться должен возвратить Персии свои изобильные и богатые провинции – Багдад и Бассору, коими завладела Турция и в приобретении коих, если Персия будет искренней союзницей России, никакого препятствия не будет. Вот истинная политика персидского двора, которой он должен заниматься как сын Отечества и стараться удержать двор свой в союзе с Россией, яко соседней и сильнейшей империей, и не ссорясь с другими европейскими дворами, кои желают иметь с Персией отношения, остерегаться от их влияния, которое всегда обратится во вред Персии, подобно тому, как и золото английское обращается в яд, действуя на удаление мира и на восстановление пагубной для Персии войны».

Само правительство наше, стремясь склонить персиян на заключение с нами мира, поручило Тормасову повторить наследнику персидского престола Аббас-Мирзе внушения, что «для Персии, а еще более для него, Аббас-Мирзы, равно как и для его родителя, нет ничего выгоднее и естественнее союза с Россией, что ни одна держава не имеет столько способов обеспечить их спокойствие».

Однако правительство наше, будучи далеко не уверено в успешности делавшихся им предложений, старалось приобрести какие-либо другие пути для более чувствительного воздействия на тегеранский двор. «Я не ручаюсь, – писал по этому поводу граф Румянцев генералу Тормасову, – чтобы сии наши внушения могли произвести желаемое действие, но убежден в том, что действительно есть надобность обратиться к новым способам и заняться без потери времени поиском средств, дабы сколько можно более озаботить персидское правительство, стараясь распространить сношения и сделать связи с разными народами, которых можно подвигнуть против персиян и возбудить в самой Персии внутренние потрясения посредством претендентов на престол шахский либо посредством других людей, занимающих значительное положение в стране и недовольных правлением Баба-хана».

В этих видах Тормасову рекомендовал воспользоваться, например, услугами личного врага Баба-хана – Джегангир-хана Шагагского, а также заключить союз с афганцами. «Я не думаю, – замечал Румянцев, – несмотря на дальность расстояния, в каком они находятся, не было возможности учредить с ними сношения посредством армян». Союз этот казался нашему правительству полезным ввиду того, что давал бы возможность действовать сообща с афганцами «для развлечения сил и во вред общего неприятеля».

«Я тем более нахожу, – писал Румянцев Тормасову, – сии меры необходимыми и сообщаю их к соображению вашему, что на случай возобновления военных действий против Персии вверенная вам армия не может быть усилена при настоящих обстоятельствах и потому заблаговременно нужно заменять недостаток в силах всеми изворотами, какие представить могут местное положение дел и слабые стороны неприятеля».

Но, к сожалению, для приискания этих «изворотов» мы не имели достаточно средств. Сам главнокомандующий генерал Тормасов был в это время всецело поглощен имеретинскими делами, а посланный нами к персидскому двору подполковник барон Вреде, по-видимому, не держался надлежащего тона в роли твердого представителя наших интересов. По крайней мере проживший в Тегеране и сильно интриговавший там против нас грузинский царевич Теймураз писал своему брату Левану: «Клянусь вам, что никакого счастья не может быть от русских. Русский посланец барон Вреде и с ним бывший грузин, кизлярский житель Федор Романович, коего называют Оруч-беком, день и ночь у меня были. Из них ни один не русский. Один немец, другой грузин. И от них мне ничего скрытного не могло быть. Они имели позволение от Шах-Заде ходить всегда ко мне».

Этот же беглый царевич Теймураз вместе с многочисленными сообщниками своими распространял самые невыгодные для нас сплетни не только по всей Персии, но и далеко за пределами ее благодаря тем связям и знакомствам, которые он имел почти повсюду. Человек, настолько, кажется, для своего времени образованный, читавший даже Квинта-Курция, Теймураз, по своему собственному уверению, получал «известия из всех мест, то есть из Парижа, Петербурга, Константинополя, Тифлиса, и весьма старался о незаключении мира между Россией и Персией».

Таковы были шансы, с которыми мы собирались вступить в переговоры с персиянами сначала о перемирии, а затем и о мире.

Подавление восстания в Имеретии и арест царя Соломона дали возможность генералу Тормасову отправиться на свидание с уполномоченным от персидского правительства, каймакамом Мирзой Безюрком для личного ведения переговоров о перемирии. Свидание это состоялось не в селении Талыши, как предлагал Тормасов, а в крепости Аскарани, на чем настаивало со своей стороны персидское правительство. Первым приехал в Аскарань 19 апреля генерал Тормасов, а на следующий день явился туда и Мирза Безюрк, которому главнокомандующий выслал «приличную встречу, оказал почести и принял его со всеми знаками вежливости и уважения».

Переговоры «о постановлении артикулов, долженствовавших составлять основание перемирия», велись в течение 18 дней, и Мирза Безюрк хотя и с трудом, но все-таки выражал согласие на все наши предложения. Даже в наиболее щекотливом для персиян вопросе о Талышинском ханстве было достигнуто удовлетворительное соглашение. Дело в том, что на ханство это одинаково претендовали как мы, так и персияне. Последние ссылались на то, что Талышинское ханство искони составляло достояние Персии и никогда не было отнято нами от нее силой оружия. Мы же опирались на тот факт, что ханство это уже более 10 лет считалось под покровительством России. Действительно, опасаясь потерять свои владения, талышинский хан Мир-Мустафа с появлением нашим в Закавказье просил принять его в наше подданство. Просьба эта была уважена, но не имея свободных войск для занятия нашими гарнизонами наиболее важных пунктов ханства и для фактического ограждения последнего со стороны персиян, мы ограничились лишь тем, что посылали в случае надобности к талышинским берегам военные суда из Баку. Поддержка эта, конечно, всегда оказывалась недостаточной. Персияне же пользовались этим и под предлогом нежелания Мир-Мустафы выдать свою дочь за одного из сыновей Баба-хана вторглись осенью 1809 года в пределы ханства и разорили его. Сам хан со своим семейством, имуществом и приближенными удалился на песчаную косу Каспийского моря под покровительство пушек и небольшого десанта с эскадры капитан-лейтенанта Чилеева.

Разгром ханства был полным. Однако Мир-Мустафа все-таки не поколебался в выборе между Россией и Персией и по-прежнему добровольно остался под нашим покровительством. Но и Баба-хан не терял надежды обратно подчинить себе Талышинское ханство. Лестные обещания, угрозы, возмущение подданных хана – все было пущено в ход персиянами для того, чтобы заставить Мир-Мустафу отказаться от нашего покровительства.

Тормасов ясно видел, что заключение перемирия с персиянами без ограждения неприкосновенности Талышинского ханства дает возможность Баба-хану обратить все свои силы против ненавистного ему Мир-Мустафы с тем, чтобы силой оружия подчинить его себе. Поэтому Тормасов и потребовал от персидского уполномоченного признания независимости от Персии Талышинского ханства. Но Мирза Безюрк наотрез отказался согласиться на наше требование. Тогда Тормасов предложил, не упоминая о Талышинском ханстве в трактате о перемирии, «сепаратным актом» обязаться взаимно до заключения полного мира обеим сторонам не вводить войска в пределы ханства. Но Мирза Безюрк заявил, что он не берет на себя решение этого вопроса без ведома Аббас-Мирзы.

Последний в это время приблизился к границе и находился в Нахичевани. Тормасов отправил к нему письмо с подробным изъяснением своих требований и несколько подарков: часы, осыпанные бриллиантами, и дорогой черкесский лук с колчаном и стрелами. Аббас-Мирза отвечал, что он в течение целого года «не переставал стараться к утушению пламени вражды, которое казалось неугасимым», и, доказывая права Персии на Талышинское ханство, советовал в то же время Тормасову не настаивать на чрезмерных требованиях. «Достоинство вашего превосходительства, – писал он, – и ваше доброжелательство требуют, чтобы эта важная цель (перемирие), заключающая в себе громадные выгоды для обеих держав, не была бы отложена вследствие маловажного предмета, не имеющего связи с делом перемирия, и чтобы заключение его произошло без предложения тяжких условий, дабы тем отвратить в отношении России дурную славу, которая может произойти вследствие тяжких требований и предложений. Поводом этих маловажных посторонних дел вы не должны покрыть пылью прозрачное зеркало дружбы, а если по разным обстоятельствам заметите на нем потускнение, то по мере возможности должны стараться его очистить и тем самым уничтожить следы вражды в сердцах».

Получив такой ответ, Тормасов «в виде уважения к наследнику Персии и прямого желания своего споспешествовать искомому персидским правительством союзу с всероссийской империей» согласился вовсе не упоминать о Талышинском ханстве в статьях перемирия, а «оговорить только, что ни с той, ни с другой стороны не будут предприниматься неприятельские покушения на земли, города, ханства и царства, до подписания акта перемирия приобретенные трактатами, покоренные оружием и состоящие под покровительством той или другой державы». Предложение это после многих затруднений было наконец принято Мирзой Безюрком.

Таким образом, по всем статьям перемирия достигнуто было взаимное соглашение. Казалось, что состоявшееся после стольких домогательств свидание главнокомандующего нашими войсками на Кавказе с уполномоченным персидского правительства близилось к благополучному окончанию и призрак давно желанного мира начинал уже приобретать более материальные очертания.

И вдруг все это обрушилось самым неожиданным образом. В тот момент, когда Тормасов изготовил уже трактат для подписания его обеими сторонами «к полному совершению дела», Мирза Безюрк начал предъявлять такие требования, которые ни в каком случае нельзя было принять «по несообразности оных с достоинством империи».

Персидский уполномоченный потребовал, чтобы Россия совершенно отказалась от покровительства Талышинскому ханству с признанием единственной зависимости его от Персии, чтобы в помещаемом в трактате полном титуле генерала Тормасова было исключено звание «Главнокомандующий в Дагестане», что, несомненно, обнаруживало притязание персиян и на эту область. Кроме того, Мирза Безюрк от имени своего правительства потребовал, чтобы Персии были возвращены Мигринский и Гюнейский округа Карабаха, чтобы в продолжение перемирия мы не поднимали оружие против Карсского и Ахалцыхского пашалыков, которые Персия берет под свое покровительство и защиту, и, наконец, чтобы Мустафа-хан ширванский доставил соседним с ним персидским провинциям полное удовлетворение за отогнанные им в предшествующем году 15 тысяч баранов, несмотря на то, что сделано было это ханом по праву войны, в течение которой разорения, произведенные персиянами в ширванском владении и особенно в Карабахе, по выражению Тормасова, «были чрезвычайными», а персидское правительство не представило, однако, за них ни малейшего удовлетворения.

Все эти требования, как оказалось, были предъявлены Мирзой Безюрком по предписанию из Тегерана, полученному с нарочным курьером перед самым подписанием трактата. Причины столь резкой перемены и очевидного охлаждения персидского правительства к заключению перемирия, которого оно, казалось, желало искренне, как доносил Тормасов, в «напряженных действиях английского посольства в Персии, а вес золота, щедрой рукой англичан рассылаемого при персидском кабинете, решил персиян преклониться к их стороне и приостановить перемирие, коему английский министр Гарфорд Джонс со всем усилием старался воспрепятствовать через разные интриги и вымыслы, ни с чем несообразные».

Но не одни только англичане интриговали против нас в Тегеране. Оттоманская Порта, опасаясь, что заключив перемирие с Персией, мы получим возможность направить все наши силы на соседние с Грузией области Турции, также прилагала деятельные старания к тому, чтобы расстроить благополучное окончание наших мирных переговоров с Персией. С этой целью Порта отправила «весьма знатные подарки к тегеранскому двору с лестным обещанием разных выгод и вспомоществования 12 тысяч лучших войск из Анатолии, отдавая их в совершенное распоряжение наследника Персии».

Вообще при персидском дворе не было недостатка в настойчивых интригах против зарождавшегося мира с Россией. Ахалцыхский паша Шериф, имеретинский царь Соломон, карсский паша, некоторые ханы Закавказья – все одинаково хлопотали о том, чтобы воспрепятствовать благополучному окончанию мирных переговоров в Аскарани. Даже грузинский царевич Теймураз, приписывая себе успешный результат этих интриг, сообщал своим сообщникам в Грузии: «Я весьма старался о незаключении мира между Россией и Персией, и видно, что я сие дело расстроил».

Таким образом, соединенные усилия наших недоброжелателей привели к тому, что Баба-хан и Аббас-Мирза, достаточно усилившись против своих внутренних соперников, снова возымели надежду на счастливый исход борьбы с Россией и, сильно рассчитывая в этом на иноземную помощь, предписали Мирзе Безюрку предложить нам такие условия, которых мы ни в каком случае принять не могли. Тормасову «при всех усилиях и истощенных способах снисхождения» ничего не оставалось, как только предложить Мирзе Безюрку разменяться полномочиями без заключения перемирия. Персидский каймакам весьма охотно согласился на это и на другой же день, 8 мая, «с почестями» выехал из Аскарани обратно в пределы Персии. Надежды на перемирие, а с ним – на столь необходимое нам продолжительное спокойствие на нашей персидской границе рухнули окончательно.

Так же безуспешны оказались и выискивания разных «изворотов», которыми рассчитывали в Петербурге возместить недостаток наших сил в Закавказье. Воспользоваться услугами Джегангира Шагагского можно было, по мнению Тормасова, только при наступательной войне с Персией. «Но об этом ныне, – писал он, – нельзя и помышлять, поколику предлежит теперь оборона собственных границ на чрезвычайное пространство противу двух сильных неприятелей – Персии и Турции».

Что же касается афганцев, то по поводу предполагавшегося союза с ними Тормасов писал: «Я не предвижу никакой возможности войти в связи с афганским народом, а и того меньше, посредством оных получить какие успехи, восставив сей народ против персидского правительства, ибо сверх чрезвычайной отдаленности сего народа от здешнего края, полагающей неизбежные затруднения в верном с ними сношении чрез пространство всей Персии, необходимо еще употребить на сие знатные издержки, кои вверить армянам, через которых одних только можно открыть сии сношения, ненадежно и опасно потому, что народ сей нации способен обратить все в пользу своего корыстолюбия». Кроме того, политическая раздробленность народностей Афганистана и междоусобия, непрестанно обуревавшие его, не обещали больших выгод от этого союза.

Таким образом, в начинавшейся борьбе с Персией мы должны были рассчитывать исключительно на те силы, которыми располагали в Закавказье, при условии еще, что большую часть этих сил надлежало выделить, во-первых, в Имеретию, где бежавший во время переговоров Тормасова с Мирзой Безюрком из Тифлиса царь Соломон поднял поголовное восстание, а во-вторых, к границам Турции, откуда угрожало Грузии вторжение соединенных сил новых союзников – турок и персиян.

Прервав переговоры с Мирзой Безюрком, Тормасов поспешил возвратиться из Аскарани в Тифлис, собрал сколько можно войск, «не оголяя вовсе пограничных постов», и решил истощить «все свои способы на то, чтобы иметь полевое дело и, рассыпав неприятельские войска, не допустить их ворваться в наши границы».

О надлежащем прикрытии последних Тормасов озаботился еще в бытность свою в Карабахе, предвидя возможность разрыва с Персией. Благодаря заблаговременно принятым мерам к началу военных действий были сосредоточены против персидской границы два отряда: один – генерал-майора Небольсина, в Карабахе (Елизаветполь, Тертер, Чардахлу и Шуша) – шесть батальонов пехоты, казачий полк и милиции: шекинская, ширванская и карабахская; а другой – генерал-майора Портнягина, в Памбакской и Шурагельской областях, у Гумри и Амамлов – четыре батальона, два эскадрона и два казачьих полка. Общим резервом всех наших войск, разбросанных вдоль границ от Черного до Каспийского морей, служил сосредоточенный у Саганлуга отряд генерал-лейтенанта барона Розена из восьми батальонов пехоты, шести эскадронов драгун и трех казачьих полков.

Из числа отрядов, расположенных вдоль персидской границы, в наибольшем удалении от главного резерва находился отряд генерал-майора Небольсина, прикрывавший Карабах. На защиту последнего надлежало обратить особенное внимание ввиду того, что войска Аббас-Мирзы сосредоточивались к Нахичевани, на границах Карабаха. Сделать отряд Небольсина сильнее главнокомандующий не мог по той причине, что восемью батальонами, сосредоточенными у Саганлуга, надлежало поддерживать не только передовые наши отряды, но также и Симоновича в Имеретии, где в это время восстание было в самом разгаре. Кроме того, на этих же войсках главного резерва лежала обязанность обеспечивать спокойствие внутри края и поддерживать в случае надобности незначительные наши гарнизоны, разбросанные по всему Закавказью.

Усиление отряда Небольсина могло быть произведено только путем привлечения к содействию нам милиций: Карабаха, Шеки и Ширвани. В этих видах Тормасов предложил ханам, чтобы они собственными силами озаботились охранением спокойствия в своих владениях и, кроме того, выставили некоторое количество конницы для содействия нашим войскам. Так, Мехти-Кули-хана карабахского главнокомандующий «просил» отправить в отряд Небольсина 250 человек конницы, а с остальными войсками, которые он найдет возможность собрать, расположиться на границе своих владений и производить набеги в пределы Персии.

Джафар-Кули-хана шекинского Тормасов «просил и требовал» выслать в отряд Небольсина 300 человек конницы, а 500 человек выставить на реку Аракс, к Худаферинской переправе для разъездов по границе. Кроме того, главнокомандующий просил хана «иметь еще в самом Шекинском ханстве всегда готовых тысячи две войска как для удержания внутреннего порядка, так и для обращения их туда, где будет в оных настоять надобность».

Наконец, Мустафу-хана ширванского Тормасов просил собрать три тысячи войск и расположить их на границе своих владений «на случай какого-либо неприятельского от персиян набега, чтобы отразить их». Впрочем, хану не возбранялось при желании производить набеги и в пределы Персии, угонять оттуда скот и уводить пленных, причем последних Тормасов обещал даже брать у хана взамен дани и селить их на «пустопорожних казенных» землях Грузии. «Этим вы, ваше превосходительство, – писал хану главнокомандующий, – окажете большую услугу и пользу государственную».

Но стремления Тормасова привлечь к содействию нам ханов восточного Закавказья не привели к желаемым результатам и требования его, несмотря даже на скромность их, были исполнены одним лишь шекинским ханом. Что же касается Мехти-Кули-хана карабахского и Мустафы ширванского, то оба они находились в деятельных сношениях с персиянами и выжидали только удобного случая открыто стать на их сторону.

Это не составляло тайны для самого главнокомандующего, и он не раз напоминал ханам о лежавшем на них долге верноподданства. Но чрезмерно любезные письма Тормасова, конечно, не могли производить большого впечатления на людей, воспитанных на суровых цициановских посланиях, в которых грозный «шпехтор» открыто обзывал их «собаками, зайцами, мошенниками с головой осла и душой лисицы». Павел Цицианов имел официальный титул не главнокомандующего войсками в Грузии и на кавказской линии, а инспектора кавказской линии и астраханского губернатора. Под этим именем инспектора он и был известен среди ханов Закавказья, которые называли его не иначе, как шпехтор.

Когда тот же самый Мустафа ширванский в 1805 году медлил явиться к Цицианову, то последний писал ему: «Не мне ехать для свидания с вами в Ширвань и прилично ли бы то было». Тормасов же, намереваясь на обратном пути из Аскарани в Тифлис познакомиться с Мустафой, которого он еще ни разу не видел, пригласил его на свидание. Но Мустафа под предлогом болезни уклонился от этого. Тормасов выразил по этому поводу глубокое сожаление и в виде любезности обещал при случае лично навестить больного хана. Мустафа же, твердо еще помнивший времена Цицианова, принял это за угрозу и, ожидая прибытия русского главнокомандующего с войсками, поспешно начал укреплять свою резиденцию на Фит-даге.

Такой же любезностью отличались сношения Тормасова и с Мехти-Кули-ханом карабахским, который ни в каком случае не заслуживал нашего доверия.

Все эти ханы состояли в генеральских рангах, получали приличное содержание от нашего правительства и любезные письма от Тормасова и по представлении последнего время от времени удостаивались исключительных, но совершенно незаслуженных наград.

Так, Мустафа ширванский получил от императора Александра I бриллиантовое перо как раз в то время, когда тайно от нас отправлял Аббас-Мирзе целый транспорт оружия и принял эту «высокомонаршую милость не с таким уважением, с каким бы должно было».

Сыну шекинского хана – Измаил-паше пожалована была золотая медаль, усыпанная бриллиантами, с надписью: «Наследнику Шекинского ханства». Хотя владетель этого ханства Джафар-Кули-хан и давал неоднократные доказательства преданности нам, но постоянная вражда его с соседними ханами Ширвани и Карабаха причиняла нам серьезные беспокойства и, «сея разврат в подвластных этих ханств», препятствовала установлению единодушия в службе нам владетелей областей, ближайших к персидской границе.

Что же касается Мехти-Кули-хана карабахского, то измены его нам столь же многочисленны, как и милости, коими мы его осыпали. Сношения его с персиянами не подлежали никакому сомнению. «Обильные щедроты, – писал ему Тормасов, – излиянные на вас государем императором, служили мне верным ручательством, что ваше превосходительство должны быть благодарны толикому милосердию его императорского величества, но к неожиданному моему удивлению получил я известие из самой Персии, что вы, забыв присягу на верность России, данную вами пред лицом самого Бога, забыв вашу обязанность и все щедроты к вам государя императора, имели тайные с неприятелем сношения, посылали свои письма в Персию, на которые получали и ответы. Людей, коих для себя вы употребляли, я знаю имена, состояние и звание, знаю и то даже, где они находятся, а потому дела их по заслугам получат свое возмездие».

Однако самому хану Тормасов не угрожал никаким возмездием, а «дружески» лишь предварял его быть осторожным и советовал «откинув всякую неприязненную мысль или надежду, чтобы могло что-либо укрыться от бдительного надзора, отныне навсегда заняться усердием к службе государю императору». Но даже и после этого письма Мехти-Кули-хан не только не прекратил сношений своих с персиянами, а наоборот, «каждый день» шли от него и от Мустафы ширванского посланцы к Баба-хану.

Таким образом, чрезмерная мягкость отношения главного начальника края к азиатским владетелям, почитавшим вежливость за слабость, насаждала только распущенность взамен трепетного повиновения, которое поддерживается обыкновенно властью, неумолимой, как стихии природы.

Почти пренебрежительное отношение ханов к требованиям главнокомандующего и недостаточность собственных наших мер по надзору за персидской границей были причиной, что мы не имели точных сведений о том, где находится противник даже в то время, когда он уже вторгся в наши пределы. Еще в период мирных переговоров в Аскарани Аббас-Мирза прибыл в Нахичевань и начал постоянно стягивать свои войска к границам Карабаха. Вслед же за прекращением переговоров персидское правительство начало спешно готовиться к военным действиям с очевидным намерением вторгнуться в наши пределы ранее, чем мы могли бы воспрепятствовать этому. Уже в начале июня 1810 года Тормасов получил сведения о сборах персидских войск.

«Персияне, – писал он Румянцеву, – делают значительные приготовления к войне. Войска их в большом сборе и, по последним известиям, находятся уже в движении к трем пунктам наших границ, то есть к Карабаху, Елизаветполю и Памбакам. Сам Баба-хан уже выступил со своими войсками из Тегерана в Султанию, где, остановясь, будет наблюдать за действиями своих сыновей и при надобности им секурсировать». В Тавризе в это время сосредоточено было около 12 тысяч регулярных персидских войск (сарбазов) и заготовлялось большое количество продовольствия.

По плану персиян наследник престола Аббас-Мирза с 30 тысячами бойцов должен был вторгнуться в Карабах со стороны Нахичевани и, возбудив против нас ханства восточного Закавказья, двигаться далее в Грузию с этой стороны. Одновременно с ним старший сын шаха Магомет-Али-хан с 15 тысячами воинов должен был совместно с эриванским ханом вытеснить наши войска из Памбак и Шурагели, соединиться с войсками ахалцыхского и карсского пашей и, поддержав имеретинского царя Соломона, вторгнуться в Карталинию со стороны Ахалцыха.

Кроме того, для развлечения наших сил предположено было поднять восстание у нас в тылу на всем пространстве от Черного до Каспийского моря. С этой последней целью многочисленные эмиссары были разосланы с прокламациями персидского правительства не только по всему Закавказью, но и к горцам Главного Кавказского хребта.

Во исполнение этого плана Аббас-Мирза стянул в начале мая 1810 года свои войска к Нахичевани, а отдельные отряды его – около двух тысяч человек под начальством Мардан-хана и Абдул-Фет-хана переправились через Аракс и 15 мая заняли наши селения Мигри и Гюней, угнав жителей их в пределы Персии.

В то же время в Карабахе ближайшей к персидской границе частью нашей был 3-й батальон 17-го егерского полка, стоявший на урочище Кизылдаг для прикрытия капаканских и бергуештских деревень. Получив известие об уводе персиянами мигринских и гюнейских жителей, Тормасов предписал командировать этот батальон для занятия с. Мигри, которое как узел важных дорог считалось «ключом Карабаха и Тавриза».

На батальон этот возлагалось, заняв Мигри и Гюней, «производить поиски над неприятелем, дабы не давать ему утвердиться на нашей стороне Аракса». Однако в это время у Нахичевани и в приграничной полосе Карабаха были сосредоточены персиянами столь значительные силы, что командировка на Аракс одного батальона при невозможности даже по местным условиям придать ему артиллерию легко могла кончиться катастрофой, особенно чувствительной для начала войны.

Но батальоном этим командовал полковник Котляревский...

Продолжение следует.