2 апреля, 2011

Большая Кавказская война (16)

Продолжение. Начало в № 5 за 2008 г.

Для окончательного обеспечения пути из Тифлиса к Каспийскому морю оставалось еще привести в подданство хана ширванского, правителя наиболее обширной и богатой области восточного Закавказья, и затем хана бакинского, владения которого прилегали к берегам Каспия.

Переговоры с ширванским владетелем о подданстве начались, как и с прочими ханами, вслед за падением Ганжи. Мустафа-хан не отказывался, но и не спешил исполнить требование князя Цицианова, уклоняясь под разными предлогами от решительного ответа. Условия, предложенные ширванскому хану, заключали в себе те же пункты, которые уже известны нам из трактатов, подписанных владетелями Шеки и Карабага. Но Мустафа-хан считал себя знатнее своих соседей. Он требовал признания его власти над всем восточным Закавказьем, которым некогда правили его предки с титулом Ширван-хана. Будучи известен своей скупостью, он не только отказывался платить ежегодную дань, но просил назначения себе постоянного жалованья.

Тем не менее в течение лета 1805 г. переговоры продвинулись настолько, что Мустафа-хан принял все условия князя Цицианова и только не соглашался приехать для свидания с ним в лагерь на Курак-чае. Все убеждения и уверения в полной безопасности оставались тщетными. Ничто не могло поколебать недоверчивости ширванского хана и заставить его покинуть свое неприступное горное жилище на Фит-даге.

Цицианов со своей стороны, охраняя достоинство власти, врученной ему императором, всего менее признавал возможным сделать какую-либо уступку именно в этом отношении.

«Ни в каком государстве, – писал он Мустафе-хану 8 октября 1805 г., – заочно трактатов не заключают. Да и в третьем пункте трактата сказано, что вы должны присягу учинить в присутствии главнокомандующего Грузией, то есть меня. Следовательно, не мне ехать для свидания с вами в Ширван. И прилично ли бы то было, я отдаю на собственное ваше суждение. Я заключил таковой сам лично с царем Соломоном имеретинским на земле, великому моему государю принадлежащей. Я заключил таковые на Курак-чае с вашими соседями Ибрагим-ханом и Селим-ханом также на земле российской. Сие необходимо для почести и достоинства Российской империи. Я три года здесь. Все знают, умею ли я держать свое слово без присяги. Верьте мне, буде бы вы осмелились от азиатского вероломства, нам по опыту известного, приехать ко мне на Курак-чай с двумя человеками служителей, то вы были бы и тогда в такой же безопасности, как и в своем гареме. Кого я обманул, скажите мне. И на что тому обман, у кого сила в руках? Кто ищет подданства, тот повинуется тому, в ком ищет. Вы от Баба-хана принимаете подарки, а со мной заключаете трактат. Следовательно, двум господам разом по-персидски служить намерены: России – зимой, а зайцу Баба-хану – летом».

Желая заставить Мустафу-хана думать и поступать так, как он, Цицианов, хочет, главнокомандующий признал полезным продвинуться с несколькими батальонами к границам Ширвана под предлогом осмотра Аршской крепости в Шекинском ханстве, в которой по трактату с Селим-ханом предполагалось поставить русский гарнизон.

Но и эта мера не имела желанного успеха. Тогда князь Цицианов решился вступить с войсками в ширванское владение. Коротким письмом он уведомил об этом Мустафу-хана: «Я должен вам сказать, – писал он ему 9 ноября 1805 г., – что с миром на Гарни-чае, а с войной и в Фит-чае я с вами видеться могу и буду. Под чужую дудку я никогда не плясал, а под вашу еще менее плясать буду».

В последний день ноября 1805 г. Цицианов со всем отрядом переправился при Мингечауре через Куру и в семь переходов 11 декабря 1805 г. дошел до водопроводной канавы Бурум-арх (в пяти верстах от новой Шемахи). Посланное отсюда Мустафе-хану приглашение прибыть в лагерь для подписания трактата не имело, как и прежде, никакого успеха. Хан упорно отказывался покинуть свое убежище на Фит-даге.

Павел Цицианов потерял наконец терпение. Подозревая, что Мустафа-хан умышленно тянет с переговорами в ожидании подкреплений, он написал хану 15 декабря 1805 г.: «Против воли объявляю вам войну и иду встретить вас в самом Фит-даге, когда вы непреклонны к миру и не даете мне удовлетворительного ответа. Вы же защищайтесь и побеждайте меня – в том воля ваша». Одновременно с отправлением этого вызова Цицианов перевел отряд на гору Чартму, в 15 верстах от Фит-дага.

Мустафа-хан поколебался. Он позволил посланному к нему майору Тарасову убедить себя отправиться на свидание с главнокомандующим. На первый раз по желанию осторожного хана оно состоялось в отдалении от русского лагеря, в отрытом поле, без палатки и назначенным числом конвоя с каждой стороны.

«В день Рождества Христа, Спасителя нашего, помощью Его святою Мустафа-хан ширванский со всеми его владениями и потомством заключенным с ним трактатом и данной присягой на верность вступил в счастливое подданство Вашего Императорского Величества на вечные времена».

Так начинался всеподданнейший рапорт князя Цицианова от 27 декабря 1805 г. о заключении трактата с Мустафой-ханом. «Главнейшая польза, – писал Цицианов в том донесении, – могущая истекать от присоединения к России сего богатейшего владения, есть та, что оным через Баку между Грузией и Астраханью восстановится торговая связь и из сей последней приходящие товары в Баку будут на отчете Мустафы-хана ширванского препровождаемы со всей безопасностью до ширванского владения, где встречать будет уже подобные караваны отряд войск, в оном квартирующий. Наконец, о богатстве жителей Ширванского ханства можно судить по тому, что в самых пустых деревнях наши фуражиры находили в обычных мужичьих домах английскую фаянсовую посуду и другие вещи, доказывающие изобилие края и даже роскошь».

Трактат, подписанный ханом ширванским, отличался от таких же актов, заключенных с владетелями Карабага и Шеки, только тем, что в нем прямо не был обусловлен обязательный ввод русского гарнизона в ханство. Косвенно же такое право предоставлялось России артикулом шестым трактата. Этим пунктом российскому правительству предоставлялось («буде благоугодно будет») возвести укрепление при устье р. Куры и в Джевате.

Зато тем же артикулом Мустафа-хан обязался отвечать за безопасность караванов, следующих через Ширван в Грузию, и для препровождения их давать от себя верного чиновника и конвой. Размер дани был определен в 8 тысяч червонцев.

Генерал-лейтенант князь Павел Николаевич Цицианов

Таким образом, благодаря несокрушимой энергии, настойчивости и искусству Цицианова состоялось подчинение русской власти надменного потомка гордых Ширван-шахов. Принятие в подданство Ширвана было труднейшим пунктом в предлежавшей Цицианову задаче прокладки свободного пути из Грузии к берегам Каспия. Последнее звено на этом пути – ханство Бакинское не могло оказать серьезного сопротивления, так как действия против него могли быть направлены одновременно и с суши, и с моря. Так думал и Цицианов. Но судьба судила иначе. Подлая измена ожидала главнокомандующего под стенами Баку.

Для объяснения бакинской драмы необходимо сказать несколько слов о событиях, предшествующих последнему походу Павла Цицианова. Перед открытием персидской кампании 1805 г., желая помешать наступательным замыслам шаха и отвлечь его силы от главного театра военных действий, князь Цицианов приказал каспийской флотилии отправиться к персидским берегам для захвата богатой Гилянской провинции. Эскадра должна отплыть из Астрахани возможно раньше, чтобы десантные войска успели высадиться у Энзели, взять город Решт и оттуда направиться к Казвину, угрожая Тегерану.

Предполагалось также, что флотилия на обратном пути из Гиляна займет город Баку и, оставив в нем гарнизон, утвердит таким образом русское владычество на Каспийском море. Начальство над экспедицией Цицианов поручил шефу Астраханского гарнизонного полка генерал-майору Завалишину. «Сколько по отменной его деятельности и заботливости, – писал Цицианов государю, – сколько и по осмотрительности, мной в нем открытой».

Но не доверяя вполне боевой опытности этого генерала, он назначил ему в помощники 16-го егерского полка подполковника Асеева, «поседевшего на службе, опытного в боевом ремесле и не раз показавшего храбрость в военных действиях». «При сем назначении, – писал Цицианов далее, – я руководствовался священной волей Вашего Величества, чтобы не по старшинству, а по достоинству вверял я важные посты и команды».

Боевой и численный состав десантного корпуса вполне соответствовал своему назначению, хотя и состоял всего из 1155 штыков при четырех полевых орудиях. Князь Цицианов сам назначил в него шесть рот Казанского и две роты 16-го егерского полков. Причем из числа тех, которые прошли боевую школу, – одни на Кавказской линии, где заслужили от горцев почетное название «зеленого войска», другие – в Осетии под руководством такого генерала, как Несветаев, и привыкли уже приобретать «поверхность» над неприятелем и наводить на него страх. С таким составом войск и с такими начальниками Цицианов, как выражался он сам, не имел причин сомневаться в успехе. Тем не менее экспедиция обманула его самые скромные ожидания.

Эскадра прежде всего опоздала с выходом в море. Она подняла паруса лишь 23 июня 1805 г., когда персияне уже были в Карабаге, и полковник Карягин после аскеранского дела вынужден был начать свое знаменитое отступление. Известия об этих событиях, которые персияне выставляли победами, пришли в Гилян одновременно с появлением русской эскадры и, конечно, могли только поднять дух неприятеля. Однако персияне не решили защищать Энзели и отдали его без боя.

Тогда подполковник Асеев с частью десантного отряда направился к городу Пери-базару, взял его приступом, но тут же получил известие, что далее, у города Решта, стоит семитысячное персидское войско, которое само намерено перейти в наступление и отрезать отряд от моря.

Чтобы предупредить удар, Завалишин, по совету Асеева, решил атаковать неприятеля и 5 июля 1805 г. выступил с частью отряда (800 штыков при трех орудиях) к Решту. От Пери-базара до Решта всего 14 верст, но этот трудный путь нужно было преодолеть в ходе непрерывного и ожесточенного боя.

Пользуясь узкими лесными дефиле, прегражденными завалами, неприятель наносил россиянам большие потери и вывел из строя всех лошадей. Несмотря на это, бойцы и командиры энергично продолжали наступление, таща на себе тяжелые пушки. К несчастью, вскоре под одним из орудий сломалась ось и артиллеристы были вынуждены его бросить. Между тем сопротивление персиян становилось все упорнее. Сам Асеев был ранен, но, пренебрегая страданиями, остался в строю. Наконец отряд дошел до широкой канавы, на которой каменный мост был разрушен и, оказавшись под перекрестным огнем с обоих берегов, остановился.

Далее идти было некуда. Люди изнемогли. Патроны были израсходованы. Видя, что отряд с 8.00 до 15.00 прошел всего семь верст, а до Решта оставалось еще столько же, Завалишин приказал начать отход. Неприятель преследовал россиян с такой горячностью, что пехоте не один раз штыками приходилось вырывать свои орудия из рук персиян. Удержаться в Пери-базаре было нельзя из опасения, что персияне отрежут наши сообщения с флотилией. Завалишин отошел в Энзели. Здесь он простоял до августа.

Между тем получены были известия, что Баба-хан, вернувшись из Карабага, отправил в Гилян новые значительные силы. Завалишин, отчаявшись в успехе экспедиции, посадил войска на суда и отплыл к Бакинскому рейду, рассчитывая исполнить по крайней мере вторую половину своей задачи. Но неудачи и тут преследовали его.

На вопрос бакинского Гусейн-Кули-хана о цели прихода эскадры Завалишин ответил, что прислан по повелению русского императора занять Баку, и потребовал его безусловной сдачи. Бакинцы вместо ответа отправили в горы свое имущество и приготовились к отчаянной защите города. Переговоры ни к чему не привели. 15 августа 1805 г. русская эскадра открыла огонь по Баку. Неприятель отвечал тем же и даже с большим успехом, так как на наших судах морская качка мешала верному прицелу да и обе мортиры после непродолжительной стрельбы разорвало.

Видя, что одним бомбардированием с моря ничего достичь нельзя, Завалишин высадил войска на берег и обложил Баку. Гарнизон, вышедший из крепости, был разбит подполковником Асеевым и бежал, потеряв две пушки и три знамени. Ничто, однако, не показывало, чтобы бакинцы думали о сдаче. А частые вылазки гарнизона свидетельствовали, что хан не терял бодрости духа и верил в успех обороны. Стойкость его, очевидно, поддерживалась надеждой на чью-то близкую помощь. И действительно – вскоре было получено известие, что Ших-Алихан дербентский идет на выручку осажденному гарнизону.

Неблагоприятные обстоятельства, которые возможны и даже неизбежны в каждой войне и которые вождям, подобным Карягину и Котляревскому, дали бы только случай к новым блистательным подвигам, смутили генерала Завалишина. Несмотря на убеждения Асеева, ему казалось невозможным в одно и то же время вести блокаду и отражать толпы дагестанцев.

Он даже не стал ожидать их прибытия, и 3 сентября 1805 г. отряд, сняв блокаду, отступил от крепости. 5 сентября дербентский хан и хамбутайский владелец (Сурхай-хан казикумыкский) вступили в Баку с торжеством победителей. Дело было совершенно потеряно, даже без попытки бороться с тяжелыми обстоятельствами.

В таком затруднении Завалишин решил оставить Бакинский рейд. Эскадра отплыла к острову Сари близ Ленкорани, где встала на якорь в ожидании дальнейших повелений главнокомандующего. Цицианов был необычайно огорчен действиями Завалишина.

«Скажу вашему превосходительству, – писал он ему из Тифлиса, – что если бы я не ходил по горнице на костылях от изнурившей меня болезни, то полетел бы сам на выручку славы русской и скорее лег бы под стенами Баку, нежели дал бы кичиться Гусейн-Кули-хану тем, что он отбил русские войска и что они ничего ему не сделали… Должен заметить и то, что лучше бы вам совсем не свозить десанта, тогда бы хан счел, что вы приезжали его постращать, а войска назначены были против Решта. Сие заключение было бы для нас гораздо полезнее, чем взятие двух пушек и трех знамен храбрейшим Асеевым…»

К захваченным знаменам Цицианов отнесся с нескрываемым презрением.

«С получением знамен, взятых вами у бакинского хана, – писал он, – я устыдился. И еще сто крат стыднее бы мне отправить их к высочайшему двору. Ибо одно из знамен сделано из бахчи (платок, в который товары завертывают), другое – из онучи, которой персияне обертывают ноги вместо чулка, а третье – холстинное, лезгинского покроя, но самого низкого. Знамена я в этих краях брал, но ни одного такого не видел».

Вместе с тем Цицианов, стараясь загладить дурное впечатление, созданное в Закавказье нерешительными действиями Завалишина, предписал ему снова идти с эскадрой в Баку, высадить десант и, укрепившись, предложить хану условия подданства.

Проект трактата, предложенного Гусейн-Кули-хану, отличался от известных уже актов этого рода тем, что все доходы ханства предполагалось обратить в казну, а хану назначить годовое содержание в 10 тысяч руб. Внутренне управление в гор. Баку должно было подчиниться особым правилам, так как это город приморский, а Россия всегда покровительствовала торговле. В Бакинскую крепость согласно трактату вводился гарнизон в составе 800–1000 человек с пушками.

Завалишин исполнил приказание. Но так как переговоры не имели успеха, то он просил Цицианова прибыть лично, рассчитывая, что его присутствие победит наконец упорство кичливого хана. Таким образом, в силу сложившихся обстоятельств совершенно неожиданно решена была для нас роковая Бакинская экспедиция.

Оставить Завалишина стоять под стенами Баку до наступления весны, разумеется, было нельзя. Цицианов, еще не оправившись от тяжкой болезни, решился идти «на выручку русской славы», несмотря на зимнее время, стужу и ненастье. Впрочем, он именно и хотел воспользоваться зимой, так как большие снега, выпавшие от Тавриза до Карабага, отнимали у персиян всякую возможность предоставить помощь бакинскому хану. С другой стороны, он писал государю, что если ему удастся взять Баку, присоединить Ширванское ханство и затем заключить зимнюю кампанию покорением Эривани, тогда можно будет объявить Баба-хану, что Россия дает ему мир, считая своей границей Куру и Аракс.

Как всегда, деятельный и энергичный, но на этот раз полный мрачных предчувствий, Цицианов занялся приготовлениями к походу. На всем, однако, лежала печать его тяжелого расположения духа. Точно он предвидел свою кончину.

Незадолго перед тем он писал своему другу Василию Николаевичу Зиновьеву: «Государь мой ко мне милостив и обещает отсель меня взять к себе… Помолись, чтобы я выехал цел или жив. Я выведу тебе славную лошадь под именем Заид-хан, росту большого, езды прекрасной, и тебе она по завещанию назначена, хотя бы я здесь умер или убит был. Я считаю тебя ездоком и охотником, а она моя любимая лошадь, и я всегда на ней бывал в сражениях».

Генерал Ладинский рассказывает также странный случай, которого он был очевидцем. Когда Цицианов, собираясь в поход, жил в Елизаветполе, на крыше его дома каждую ночь появлялась собака и страшно выла. Ее убили, но на ее место стали являться другие псы. Зловещие завывания по ночам не прекращались, тревожа и не давая покоя больному князю. Загадочный факт вызвал у всех суеверные ожидания. И ожидания эти, к несчастью, исполнились.

Из Елизаветполя князь Цицианов мог взять с собой только два батальона Севастопольского полка, шесть рот егерей 9-го полка и команду тифлисцев, всего 1050 штыков и 10 орудий. Конницу составляли 332 человека татар и казаков. «Буде же, Ваше Величество, – писал он государю, – соизволите признать ополчение, со мной выступившее, недостаточным, то сколько ни порочен образ укомплектования здешних полков, но, зная неприятеля и имея в виду до 1500 человек карабагской конницы, которая должна соединиться со мной на переправе через Куру, я надеюсь на помощь Божию и уверен, что весь Дагестан не в силах победить мой отряд».

Войска выступили из Елизаветполя 23 ноября 1805 г. Пароксизмы изнурительной лихорадки, повторявшиеся по нескольку раз в день, окончательно добивали здоровье Цицианова. Во время похода его нередко снимали с лошади и клали на землю. Под снегом и дождем он выдерживал сильные припадки и потом догонял отряд на привалах.

Пройдя Ширван, Цицианов письмом известил Гусейн-Кули-хана, что идет с твердым намерением или взять город, или умереть под его стенами. 16 января 1806 г. русские войска остановились лагерем при урочище Нахар-булах. Здесь с ними соединился отряд генерала Завалишина. Князь Цицианов потребовал сдачи города. Гусейн-Кули-хан (после недолгих переговоров) отвечал, что безусловно отдается милосердию русского государя. Наконец наступил день, назначенный для сдачи Баку.

Утром 8 февраля 1805 г. князь Павел Цицианов вышел к собравшемуся генералитету в полной парадной форме, объясняя, что ему следует именно так быть одетым, ибо он принимает город и его ключи в лице государя императора. По тогдашнему обычаю был подан завтрак. Цицианов против обыкновения налил себе большую рюмку. Затем все поехали в пустой форштадт, предварительно занятый нашим отрядом, назначенным для занятия крепости.

Князь был бодр и спокоен. В 9.00 он выехал из форштадта верхом и направился к назначенному пункту (колодцу в 100 саженях от города). С ним находились только подполковник князь Елизбар Эристов-ксанкский да пеший гребенской казак, который должен был принять от них лошадей. Ворота города оказались заперты, а по стенам стояло войско. Хан не показывался. Князь Цицианов приказал Эристову съездить и напомнить хану, что ему, князю, как действующему в лице императора неприлично ожидать его долее.

В этот момент из крепости выехали почетные беки и комендант с ключами от города и хлебом-солью, объявив, что хан опасается наших войск и сам быть не может. Главнокомандующий отвечал, что если хан сомневается, то пусть выезжает с тысячным конвоем, а он будет один с князем Эристовым. Кроме того, князь Цицианов заметил, что вернется он к хану не иначе как с штурмовыми лестницами. При этом он возвратил ключи и хлеб-соль, прибавив, что примет их только из рук самого хана.

В это время отворилась калитка и хан вышел в сопровождении двух вооруженных нукеров. Он подал ключи от города и дружески облобызался с князем. Далее рассказы очевидцев расходятся с официальным донесением Завалишина.

Очевидцы (Броневский) утверждают, что едва Цицианов освободился из объятий хана, как два всадника, подъехавшие в это время из города, разом выстрелили в князя и мгновенно обезглавили его кинжалом. Толпа конницы с криком выскочила из города и, окружив хана и убитого, бросилась в крепостные ворота. Князь Эристов преследовал хана, осыпая его укоризнами, но хан велел пристрелить и его. С крепости загремела пальба по форштадту, и русский отряд отступил в лагерь.

Завалишин же доносил, что предательское убийство совершилось в то время, когда князь сидел на войлоке, дружески беседуя с ханом (Цицианов лично знал Гусейн-Кули-хана, когда во время похода Зубова в 1796 г. был командирован в Баку). Перед ними стояли два персиянина, а позади их Ибрагим-бек, приближенный хана. Когда по азиатскому обычаю Гусейн передал князю кальян, то по условию, сделанному раньше, Ибрагим пистолетным выстрелом убил Цицианова. Другая пуля поразила насмерть и князя Эристова, сопровождавшего главнокомандующего. Голову князя Цицианова Ибрагим-бек отвез в Тавриз к Аббас-Мирзе, пожаловавшему ему за это звание хана. В день приезда Ибрагима Тавриз был иллюминирован. Вслед за убийством с крепостных стен был открыт огонь. Наши войска отступили, не успев выручить тело главнокомандующего.

Есть еще третья версия, может быть, самая достоверная. Вот рассказ бакинца, 83-летнего (на момент рассказа) старика по имени Ханджи-Урбана, бывшего в ханской свите во время самого происшествия.

«В день, назначенный для свидания с князем Цициановым, – говорил он, – Гусейн-Кули-хан вышел за городские ворота пешком. Ключи от крепости не выносили, а шли только для переговоров. Ключи же были отданы уже после того через год генералу Булгакову. С одной стороны хана шел Казем-бек, его друг и сподвижник, с другой – Керим-бек. Все трое имели с собой вооруженных нукеров. Я был тогда нукером у Казем-бека и сопровождал его на это свидание. На том месте, где дороги расходятся, были разостланы бурки. Все трое сели на них и стали ожидать прибытия князя Цицианова. Князь ехал в сопровождении конвоя, который остановился на дороге. Князь отделился от охраны со своим адъютантом и двумя казаками. Подъезжая к хану, он и князь Эристов сошли с лошадей, а казаки приняли их и отвели к конвою. В то же время жили у нас в Баку два персидских хана. Они были присланы шахом, как будто бы провести воду из моря в крепостной ров. На самом деле, чтобы наблюдать за Гусейн-ханом и не допустить его сближения с русскими. У Гусейна был двоюродный брат, Ибрагим-бек, который с малолетства его ненавидел, старался ему вредить и сам домогался власти. Он-то и вошел в тайные переговоры с персиянами и взялся убить Цицианова, чтобы раз и навсегда поссорить бакинцев с русскими. Гусейн-Кули-хан об этом ничего не знал. Увидев с крепостной стены, что Цицианов сел на разостланную бурку, Ибрагим вышел из крепости с двумя своими нукерами. Одного звали Амир-Амза, другого – Сеид. Делая вид, что идут без цели, они держались влево от дороги и вдруг быстро повернули в ту сторону, где сидел Цицианов. Хан был поражен их внезапным появлением и делал головой знаки, чтобы они удалились. Но Ибрагим и его нукеры в один момент выхватили ружья, выстрелили разом – и Цицианов упал убитым. Убит был и находившийся с ним офицер-переводчик. Ничего не знавший об этом намерении, хан был потрясен убийством князя Цицианова. «Дай Бог, чтобы дом твой провалился!» – кричал он Ибрагиму. Но нукеры Ибрагима, не обращая внимания на брань и угрозы хана, бросились на труп князя, отрезали ему голову, а тело унесли в Баку. В ту же ночь Ибрагим (вместе с Сеидом) бежал в Тавриз, где и представил голову Цицианова наследному принцу. Ибрагим-бек был принят за это в персидскую службу и сделан начальником отряда. На том месте, где русские позже поставили памятник князю Цицианову, тогда в Баку был городской овраг, в который свозили нечистоты. В этот грязный овраг жители бросили труп главнокомандующего и забросали его землей. Когда пораженный всем случившимся Гусейн-хан вернулся домой, оба персидских хана явились к нему с поздравлениями. «Дай Бог, чтобы лицо Ибрагима сделалось черным – отвечал им хан, – он поссорил меня на век с русскими, и я удивляюсь, с чем вы меня поздравляете…»

Таков рассказ очевидца.

Со смертью Павла Цицианова наступила критическая минута, в которую решался вопрос о достоинстве, чести и славе русского имени. К сожалению, оставшийся в отряде старшим генерал-майор Завалишин оказался ниже своей задачи и вместо того, чтобы немедленным и грозным штурмом, на котором настаивал полковник Асеев, отомстить за смерть главнокомандующего, малодушно, под предлогом недостатка провианта и большого числа больных отступил от крепости.

Смерть Цицианова, видимо, сразила Завалишина. Он совершенно пал духом, посадил отряд на суда и отплыл с ним в море, написавши государю: «…одним словом, Всемилостивейший Государь, мы заведены в такую западню, из которой разве только единая десница Божия вывести нас может».

Таким образом, не оставалось никого, кто бы мог как очевидец известить Тифлис о случившейся катастрофе. О смерти князя Цицианова прошли лишь темные народные слухи, а войска как бы пропали без вести. Только через месяц на Кавказской линии было получено известие от Завалишина, что он на острове Сари бедствует без продовольствия. Ему оказали помощь. И только еще через месяц его отряд добрался до Кизляра и был оставлен на линии. Так окончился этот поход, в котором восточное вероломство погубило одного из лучших русских людей и военачальников.

«Голова Цицианова, полная отваги предприимчивости, и руки его, крепкие мышцами, распространявшие власть, – говорит персидский источник, – были отсечены от трупа и отправлены в Ардебиль, а оттуда с большим торжеством препровождены в столицу…» И долго еще у ворот Бакинской крепости, в грязном овраге виднелся небольшой холм земли – могила грозного русского главнокомандующего.

В лице генерал-лейтенанта князя Павла Николаевича Цицианова Закавказье понесло невосполнимую утрату. Он находился здесь только три года, но в это короткое время совершенно изменил карту края и, приняв в свое управление маленькое Грузинское царство, раздвинул его границы от Черного до Каспийского моря, оставив Российскому государству Закавказье почти в теперешних его пределах (оценка дается на начало XX века. – Ред.). И все это было совершено им в то время, когда Россия, занятая приготовлениями к великим войнам, ничего не могла уделить Кавказу и прибытие даже одного полка в 800 штыков считалось уже значительным подкреплением.

Присоединение Гурии, Мингрелии, Имеретии, Шурагельской области, ханств Карабагского, Шекинского и Ширванского, покорение Ганжи и джаро-белоканских лезгин и затем как последний уже отголосок этого славного времени, составлявшего собой целую эпоху, – занятие Дербента, Кубы и Баку – вот памятники заслуг князя Цицианова государству. Имя Павла Николаевича Цицианова никогда не умрет в истории русского владычества на Кавказе.

Для характеристики его управления, носившего на себе печать необыкновенного ума и обширных соображений, довольно сказать, что знаменитый наместник Кавказа князь Михаил Семенович Воронцов не раз говорил, что считает себя только продолжателем планов князя Павла Цицианова и исполнителем его предначертаний.

Продолжение следует