4 августа, 2010

Большая Кавказская война (12)

Продолжение.

Начало в № 5 за 2008 г.

В самом начале 1804 года случилось одно происшествие, в сущности неважное, но которое внезапно приняло такой оборот и такие размеры, что надолго прекратило российские сообщения по Военно-Грузинской дороге и, как увидим, имело даже влияние на самый ход эриванской экспедиции.

Несколько армян, ехавших в Моздок с богатым товаром, были на пути ограблены и взяты в плен тагаурцами – осетинским племенем, обитавшим в ущелье около Ларса. Цицианов потребовал выдачи пленников и их имущества. Но так как выдано было не все, то он приказал «запереть тагаурцам дорогу в Грузию, а моздокскому коменданту не пропускать их на линию», где, как выражается Цицианов, «они свое пропитание доставали».

Тогда один из осетинских старшин Ахмет Дударуков собрал значительную шайку и стал нападать с ней в Дарьяльском ущелье не только на проезжавших, но и на военные команды. «Войску, готовому уже идти под Эривань, доносил князь Цицианов, невозможно было остановиться ни на минуту для усмирения тагаурцев, когда нужда настала не впустить персиян, стремившихся четырьмя отверстиями в Грузию, а долженствовало встретить их на оной».

Да и само возмущение осетин он почитал настолько неважным, что приказал отправить против них из Ананура роту Севастопольского полка с пушкой да собрать милицию на Ксанке и среди мтиулетцев в бывшем уделе царевича Вахтанга. Поручая эту экспедицию подполковнику князю Торникэ Эристову с братьями его – Шаншэ и Елизбаром, Цицианов вполне рассчитывал на то влияние, которым фамилия Эристовых-ксанских издавна пользовалась в Осетии.

Но в случае, если бы влияние этого оказалось недостаточным, Эристову приказано было «карать, колоть и рубить осетин без пощады, жечь все их жилища, а затем привести к присяге и заставить принять на себя сопровождение почт от Владикавказа до Казбека и обратно, не чиня ни малейшего вреда нашим проезжающим». «Если же сие соблюдут, – писал Цицианов далее, – то объявить, что каждому дому (коих там одиннадцать) производимо будет в год по 150 рублей серебром и всякий старший в доме уравнен будет в достоинстве с нашими казачьими офицерами».

Эристовы действительно собрали большую милицию. Даже мтиулетцы, эти горные грузины, обитавшие в суровых вершинах Арагвы, выставили свое ополчение и должны были присоединиться к отряду в селении Коби. Казалось, все шло хорошо, но тут случилось новое обстоятельство, которого у нас не предвидели, но которое дало иной оборот и до крайности обострило дело.

Мятеж, начатый одной ничего не значащей шайкой, нашел для себя благодарную почву среди осетин, обитавших в Грузии, и затем, перебросившись на южный склон Кавказского хребта, захватил мтиулетцев. Бунт запылал всеобщий.

Поводом к этому новому неожиданному восстанию послужили, как говорил князь Чавчавадзе, те возмущающие нравственное чувство злоупотребления земской полиции, которая успела уже пустить глубокие корни в Грузии, и не могли быть вырваны ни князем Цициановым, ни его ближайшими преемниками. Довольно указать на тот длинный список обид, испытанных жителями, который был представлен князем Соломоном Эристовым в марте 1804 года, чтобы вообразить себе картину народного ропота.

«Если же думаете, что донесение несправедливо, – писал князь Эристов, – то пришлите одного надежного человека, который бы, узнав истину, донес вам». Занятый в то время делами в Имеретии, князь Цицианов возложил разбор этой жалобы на правителя Грузии генерал-лейтенанта князя Волконского, который, однако, не оказался на высоте своей задачи. «По крайней мере, – как писал Цицианов, – он употребил не те меры и не тех людей, каких бы следовало». Что было им сделано по жалобе Эристова – из дела не видно. Но, по всей вероятности, она осталась без последствий. Ибо жители, потерявшие терпение, прибегли наконец к самосуду.

«Мтиулетцы, – писал князь Чавчавадзе, – заброшенные в ущелье Арагвы и тогда еще совершенно дикие, во время производства работ по Военно-Грузинской дороге убили лопатами своего капитан-исправника, которого бесчеловечие довело их до подобного преступления. Ближайший оттуда военный начальник вместо того, чтобы принять надлежащие меры к поимке главных преступников, отрядил для наказания их роту пехоты, и это неловкое распоряжение подало повод к первому выстрелу со стороны жителей против русских. А как эти беспорядки произошли во время похода князя Цицианова против Эривани, то и возмущение мтиулетцев приписали влиянию персиян и царевичей Юлона и Парнаоза, хотя впоследствии обнаружилось, что единственной причиной этого мятежа было убийство капитан-исправника».

Преступление, таким образом, было совершено, и теперь напряженное состояние народа ожидало только искры, чтобы разразиться взрывом. Вот этой-то искрой и послужило появление ничтожной шайки Дударукова. Как только слух об осетинском мятеже достиг Арагвского ущелья, мтиулетцы, двигавшиеся уже на соединение с Эристовым в селении Коби, остановились, не доходя Койшаура, и послали гонца сказать, что дальше не тронутся. Жители других ущелий и совсем отказались от повиновения. Никакие увещевания Эристовых не действовали.

«Мы, – говорили мтиулетцы, – просили Бога об укреплении в Грузии непобедимого воинства всемилостивого государя, теперь просим о том, чтобы мы были поглощены какою-либо внезапной напастью… Мы все до единого остановились на том, что никакая другая напасть не постигнет нас, дабы избавиться от нестерпимой горести, зажечь своими руками наши дома, вогнать туда жен и детей и самим броситься и там сгореть. Мы предпочитаем умереть так, чем мучиться, ждать смерти от плетей и видеть позор наших жен».

В одной Мтиулетии умерли 23 человека от побоев, помимо других причин. Они не скрывали, что ожидают помощи от пшавов, тушин и хевсуров и что послали уже гонцов в Имеретию просить царевичей Юлона и Парнаоза принять над ними начальство.

«Если хотите, – говорили они князю Елизбару, – то мы из уважения к вашей фамилии не будем драться с вами, но мы все-таки должны разойтись по домам, иначе восставшие уничтожат наши дома и семьи». Впрочем, и эти слова были только дипломатической вежливостью, потому что на следующий же день, 3 июня, как только передовые хевсурские полчища спустились с гор, они вместе с ними бросились на Койшаурский пост и вырезали 17 казаков. Из постовых казаков спаслись только двое, прибежавшие в Ананур буквально голые.

Князь Эристов находился в то время с отрядом уже в Степан-цминда. Еще не зная о гибели Койшаурского поста, он доносил 4 июня: «Теперь арагвские люди для меня не годятся, и также трусовские люди сомнительны, а со мной только одна рота да Шаншэ Эристов с 570 человеками».

Далее он просил выслать в Балту из Владикавказа еще одну роту с легким трехфунтовым орудием, так как пушка, находившаяся при нем, была 12-фунтовая, весила 30 пудов и ее нельзя было взять с собой в Тагаур. «В Дарьяле, – прибавляет он, – все мосты снесены и сломаны и переправ нет». Вообще, по его мнению, сперва надо было усмирить арагвский народ и жителей Трусовского ущелья, а затем уже действовать против тагаурцев.

Пока на этот рапорт ожидали ответа из Тифлиса, в Степан-цминда пришло известие, что мятежники взяли Койшаур, разграбили Коби и, захватив перевал через главный хребет, поставили на нем редут и завалы. Русский отряд был отрезан от Грузии. Эристов еще раз попытался образумить мятежников.

«Твои слова будут напрасны, – прислали сказать ему мтиулетцы, – если ты хочешь возвратиться назад один или с братьями, то мы тебя пропустим, а если с русскими, то беспощадно убьем». Получив такой ответ, Эристов нашел необходимым прежде всего восстановить сообщение с Тифлисом и 9 июня 1804 года, спустившись через Крестовый перевал на Адскую поляну (Чертова долина), разогнал скопища гудских осетин, взял пресловутый редут и, рассеяв затем мтиулетцев, по следам бегущих занял Койшаур уже без боя.

Казалось, что еще один-два энергичных удара – и мятеж потухнет. Но в это время Эристов получил приказание от князя Волконского бросить Степан-цминда и, кратчайшим путем обойдя Ананур, обложенный уже мятежниками, стать у горы Ломисы на большой дороге из Душета в Гори, чтобы преградить путь мятежникам в Карталинию.

Столица Грузии сама была в то время взволнована тревожными слухами. С одной стороны, говорили, что толпы мятежников, в числе четырех тысяч, осадили Ананур, занятый только одной ротой, и что все дороги к нему завалены срубленным лесом и укреплены завалами. С другой – что в Карталинии появилась значительная шайка лезгин, которая не только напала на деревню Хидистави, лежавшую против Гори, но атаковала даже роту 9-го егерского полка и была отражена лишь сильным картечным огнем.

Опасаясь теперь, чтобы мятежники не соединились с лезгинами, Волконский поспешил отозвать Эристова с его поста у Степан-цминда, а в Ананур отправил еще одну роту, приказав коменданту его майору Покатаеву немедленно очистить дорогу и разогнать бунтовщиков.

Рота прибыла 5 июня, но так как в ней были только 50 человек, комендант не решился выступить навстречу мятежникам, а предпочел ожидать нападения (тем более что опасался измены в городе, жители которого в ожидании приступа уже стали выбираться из своих домов).

Встревоженный этим донесением, Волконский сам поспешил в Ананур, приказав следовать за собой батальону Севастопольского полка с генерал-майором Талызиным. В то же время он задержал в Тифлисе грузинскую конницу, шедшую под Эривань, и также направил ее к Анануру. Цицианов был крайне недоволен распоряжениями своего помощника.

«Удостоверительно могу донесть Вашему Величеству, – писал он государю, – что все сие я признаю увеличенным, одними по легковерию, другими – потому что из гражданских служителей; а генерал-лейтенант Волконский, от непривычки к здешнему народу и образу их усмирения, сам отправился против них с целым батальоном и с генерал-майором Талызиным да сверх того задержал наряженных мною в эриванскую экспедицию грузинских князей и дворян».

Последнее обстоятельство особенно волновало князя Цицианова. «Ко мне прибыли, – писал он государю из-под Эривани, – только те грузинские князья, кои были уже на пути и приглашению его, Волконского, не вняли. Таких я здесь имею только 200 человек и предаю на справедливое Вашего Величества благоусмотрение, соразмерно ли число оных с 9 батальонами пехоты и может ли быть победа, буде она и была, быть решительной. В Анануре же две роты с пушкою и князья Эристовы-ксанские, имеющие до 1500 человек, могли бы усмирить толпу мужиков, не столько царевичами возженную, как поведением капитан-исправника из приказных служителей, мною определенного по приезде моем сюда, за недостатком других».

От экспедиции князя Волконского Цицианов не ожидал ничего. Волконский действительно пробыл в Анануре только четыре дня. Видя, что его попытка усмирить мятеж обещанием различных льгот не имеет успеха, он приказал Талызину действовать оружием, и войска быстро рассеяли мятежников. К сожалению, Волконский этим и удовольствовался. Он донес Цицианову, что мтиулетцы прогнаны, засеки их разбросаны и что он с батальоном Талызина возвращается в Тифлис, оставив только пост у Ломисы, дабы оградить от нападения ксанские влияния. Князь Цицианов отнесся ко всем этим действиям с нескрываемым сарказмом.

«Имею счастье, – писал он государю, – поднесть на высочайшее благоусмотрение Вашего Величества как рапорт генерал-лейтенанта князя Волконского, так и обширную реляцию со множеством рекомендованных лиц генерал-майором Талызиным. Вместе с оными представляю и последующий рапорт князя Волконского, из коего усмотреть соизволите, что несмотря на победы и множество отличившихся, волнующиеся ветреники не усмирены, дорога на Койшаурской горе завалена, а обещания князя Волконского, чтобы заплатить за расчищение дороги, – чего и при царях не было, – и рекрут не брать, только вящще ободренными их сделало, и они доселе не покорились, а оба сии генерала уже в Тифлис с ратного поля возвратились».

Он не преминул сделать замечание и князю Волконскому, упрекая его в том, что «он видит страхи в будущем присоединении всех карталинских жителей к мтиулетцам». «Но кто же вам велел, – пишет ему Цицианов, – ехать самому в Ананур, чтобы посмотреть на сражение, ту же минуту в оный город возвратиться и терпеть, чтобы генерал Талызин вслед за нами для компании приехал в Ананур, оставя и войско, и сражение?».

Страх, на который намекал князь Цицианов, действительно существовал у Волконского, получившего в Анануре известие, что царевичи выехали из Имеретии. Возможность возбуждения ими народного восстания в самой столице представлялась в его воображении так ясно, что он поспешил возвратиться в Тифлис, чтобы принять все меры против опасности, которая ему угрожала. Главная ошибка его как правителя заключалась в полном недоверии к туземным княжеским родам, особенно населявшим долину Лиахвы, где, как он полагал, царевичи имели много сторонников.

Между тем в действительности ничего подобного не было, хотя некоторые знатные князья и получили от царевичей письма, приглашавшие их «вспомнить старое время и постоять за Багратидов». «И ныне, – говорилось в одном из таких писем, – не пожалейте за нас своей головы. Ваши отцы и деды за наш дом много раз жертвовали головой и проливали кровь, а теперь дошла очередь и до вас; настала пора показать любовь к Богу и подданническую нам верность».

Но никто из карталинских князей не откликнулся на эти призывы. Все письма представлены были Волконскому, а горийские князья – Георгий Амилахвари и Елизбар Эристов вызвались даже захватить царевичей в случае появления их на Лиахве, не предвидя от возвращения их ничего, кроме новых смут для Грузии.

Намереваясь переправиться через Куру в Горийский уезд, царевичи 23 июня 1804 года остановились ночевать в селении Шагорбели, верстах в сорока от имеретинской границы. Казаки, державшие разъезды в той стороне, схватили грузинский пикет и, узнав о ночлеге царевичей, дали знать штабс-капитану Новицкому, стоявшему с ротой егерей в Цхинвале.

Новицкий в одну ночь сделал сорокаверстный переход и перед самой зарей с двух сторон напал на Шагорбели. В рукопашной схватке, происходившей среди ночной темноты, Новицкий лично взял в плен царевича Юлона, едва не погибшего под штыками солдат, но Парнаоз успел бежать и скрылся в лесу.

«По доставлении царевича Юлона в Тифлис, – доносил государю князь Цицианов, – не знаю уже по чьему повелению, определено было отпускать на его содержание только по 25 копеек в сутки. Казначей мой, оставленный в Тифлисе, видя оное, трактовал его за моим столом, и, следовательно, безрассудная порция не могла быть отнесена за счет начальства. Я же, считая, что несообразно ни с достоинством Российской империи, ни со знатностью рода его производить простых арестантов порцию, приказал производить ему в сутки по 10 рублей, хотя он таковой суммы не заслуживает, яко возмутитель общего спокойствия».

В то же время князь Цицианов сделал распоряжение, чтобы царевича, впредь до решения его судьбы, содержать, хотя и под строгим надзором, не иначе, как во дворце главнокомандующего. Таковы были взгляд и политический такт Павла Цицианова.

Между тем другой царевич – Парнаоз, успевший бежать из Шагорбели, пробрался в Осетию, где с его появлением восстание разгорелось с новой силой. Рота, посланная из Ананура усилить Ломисский пост, не могла пробиться и вернулась назад. Тогда мятежники, не встречая нигде наших войск, двинулись в огромных силах на северный склон, намереваясь соединиться там с тагаурцами, чтобы захватить в свои руки всю Военно-Грузинскую дорогу. Попытка князя Волконского деньгами отвлечь хевсур от этого скопища не имела успеха.

«Или деньги до них не дошли, – иронически замечает по этому поводу князь Цицианов, – или посланный подарок они признали за бессилие правительства усмирить их военной рукой».

«Я принужден был употребить сие средство, – оправдывался впоследствии Волконский, – ибо по теперешним обстоятельствам повсюду нужны войска, в коих ощутительный имею недостаток».

Войск действительно было немного, но главная причина «неустройств», по мнению Цицианова, заключалась в том, что войска прикованы были к Тифлису и к горе Ломисе, «не делая от них ни шагу, тогда как должны идти искать бунтовщиков там, где они были и непрерывным поражением поселить в них страх, покорность и повиновение».

Тагаурцы в это время заняты были осадой Ларса, запиравшего вход в дарьяльскую теснину со стороны Владикавказа. Там стояла рота Казанского полка. Комендант этой небольшой крепостцы майор Щиголев, окруженный со всех сторон мятежниками, мужественно держался более месяца. Но у него не было провианта. Солдаты с самого начала блокады питались одним щавелем, а хлеб добывали у осетин, выменивая его на вещи, одежду и даже амуницию. Когда же все, что можно отдать, было отдано, когда в окрестностях не стало даже съедобных трав и люди начали пухнуть и умирать от голода, Щиголев решился бросить пост и отступить во Владикавказ, чтобы спасти остальных людей от голодной смерти. Падение Ларса, совпавшее как раз с появлением в крае царевича Парнаоза, передало в руки мятежников весьма важное в военном отношении Дарьяльское ущелье и безмерно затруднило усмирение мятежа.

Теперь тагаурцы свободно прошли через Дарьял к селению Степан-цминда и обложили замок, где заперлась русская рабочая команда из 34 человек под командой полковника Дренякина. Сюда же с другой стороны подошли мтиулетцы, хевсуры и осетины. Владетель этого замка майор Казбек, пользовавшийся в горах большой популярностью, вошел в переговоры с мятежниками, но те потребовали, чтобы он принял над ними начальство и выдал русских, которых возьмут силой.

«Я клялся в верности русскому государю, – отвечал Казбек, – и быть предводителем вашим не могу; русских не выдам, и лучше соглашусь умереть, чем выполнить ваше требование».

Началась осада. Два дня шла перестрелка, а на третий, истощив все средства обороны, без хлеба и патронов, команда вынуждена была положить оружие. Казбек и здесь остался верен своему благородному характеру. «Он отдал, – доносил Цицианов, – родного племянника и трехлетнего сына в аманаты для того, чтобы русские, взятые в плен, не были убиты, прибавив к тому еще и тысячу рублей, кои, быть может, весь капитал его составляли».

Критическое положение, в котором оказался край, вывело наконец из бездействия правителя Грузии. Не рискуя сам перейти в наступление, он решил усилить по крайней мере Ломисский пост, чтобы не пропустить мятежников в долину Ксанки, и с этой целью выслать еще две роты под начальством генерала Талызина. Талызин и на этот раз повторил ту же ошибку, которую сделал под Анануром.

Разгромив мятежников 28 июля 1804 года, он, вместо того чтобы неотступным преследованием довершить поражение и рассеяние шаек, остановился и послал склонить их к покорности архимандрита Пафнутия. Мятежники, успевшие уже оправиться от первого страха, заковали Пафнутия в железо, а Талызину послали сказать, чтобы он отступил к Анануру и оттуда вел переговоры. Талызин вновь перешел в наступление, снова разбил мятежников наголову, сжег Млеты, предал разграблению соседние селения, но этим опять все и кончилось.

Слух о гибели грузинской дружины, возвращавшейся из-под Эривани, появление царевича Александра в Памбаках и бунт борчалинских татар до того смутили Волконского, что он, опасаясь за сам Тифлис, поспешно отозвал Талызина назад. Вслед за Талызиным самовольно бросил Ломисский пост и майор Мелло, считая, что он один не в силах уже противостоять мятежникам. Под командой Мело находился целый батальон в составе 7 офицеров и 328 нижних чинов при трех полевых орудиях.

Казалось бы, что силы по тогдашнему времени были значительны. Тем не менее Мело отступил с такой поспешностью, что бросил весь обоз и три орудия в добычу неприятеля. Он даже обошел стороной Ананур, находившийся в тесной блокаде, стараясь пробиться кратчайшей дорогой прямо на Тифлис.

«Не имея провианта и мало патронов, я нигде не мог более остановиться, как только во Мцхете, – доносил сам Мело. – Мтиулетцы преследовали нас до самого монастыря, но мы прошли от них другой дорогой». С российской стороны убиты и без вести пропали один офицер и 38 нижних чинов.

«Из рапорта майора Мело, представляемого в подлиннике, – доносил Цицианов государю, – Ваше Величество изволите усмотреть его трусость и постыдный для войска поступок, заслуживающий не только примерного наказания, но и обвещения повсеместного в осторожность и страх другим. Сжечь весь обоз и бросить три орудия для того, что будто бы был окружен неприятелем, и потом, пробиваясь сквозь все эти опасности, потерять такое малое число из столь сильного отряда служит ясным доказательством, что опасность была мнимая».

Отступление это действительно было и постыдно, и в высшей степени вредно. Оставление Ломисского поста открыло осетинам Ксанскую долину и путь в Карталинию. Селения князей Эристовых были разорены за преданность России. Мятежники доходили до Гори. Блокада Ананура была стеснена до последней крайности. Душет был взят. Во Мцхете стояли мтиулетцы и передовые партии их показывались на дороге к Тифлису.

Правитель Грузии – князь Волконский, очевидно, не был человеком, который мог бы найтись в трудных обстоятельствах. Имея в голове распоряжения, удаленные от генеральских (так отзывался о нем Цицианов в рапорте государю), он принимал за чистую монету все слухи, распространяемые праздными базарными вестовщиками или лицами, находившими свой особый интерес в возбуждении общей тревоги.

Вместо решительных мер к восстановлению спокойствия он занялся укреплением Тифлиса на случай осады его горцами и строил батареи, распределяя войска для отражения штурма. К этому надо добавить, что недостаток кавалерии исключал у Волконского всякую возможность проводить разведку неприятеля. Сведения о нем добывались только через лазутчиков или путем подкупа самих наших противников.

Два эскадрона нарвских драгун, стоявшие на сообщении Кахетии с Тифлисом, были бесполезны, ибо служили пешими и заменить кавалерии не могли. С уходом князя Цицианова Волконский распорядился отобрать от них всех лошадей для перевозки провианта из окрестных селений в Тифлис, и ни одна из этих лошадей впоследствии не вернулась в полк. Все они пали или от небрежного ухода, или же от тяжести перевозимых вьюков, достигавших иногда 12 пудов. Жертва, к сожалению, оказалась напрасной тем более, что оправлять провиант из Тифлиса далее к Эривани все-таки было не с чем.

«Не вижу, какая нужда была оное делать, – жаловался государю князь Цицианов. – Разве только что объятый страхом князь Волконский уже потерял и мысль в начальстве над поселянами, ибо в замену драгунских в самом городе и в ближайших окрестностях мог бы легко набрать оное число… Между тем такими распоряжениями сей самонужнейший полк в здешнем крае приведен в такое состояние, что и два года не поправится». Таковы были плоды кратковременного командования Волконского в Грузии.

В столь трудном положении правитель Грузии решился вызвать из Владикавказа донской казачий Рышкина полк и с ним партию рекрут, задержанных там по случаю уничтожения переправ в Дарьяльском ущелье. Полку приказано было следовать к Тифлису форсированным маршем, не обычным путем через Коби и Ананур, где его могли задержать бунтовщики, а «по безопасной куртацкой дороге».

Но из всех распоряжений князя Волконского это было самое неудачное. Куртатским или Куртатинским ущельем называется ущелье реки Фиагдона, известной у русского населения окрестностей Владикавказа под именем Каменки (Фиагдон течет к западу от Терека, параллельно ему, и впадает в его левый приток – значительную реку Ардон).

Пройдя вверх по Фиагдону, казаки перешли в соседнее ущелье и поднялись к верховьям Ардона, вытекающего из ледников северного склона Главного Кавказского хребта. Несколько южных троп идут отсюда на южную сторону: через Мамисонский перевал к источникам Риона и далее в Имеретию; через перевалы Бах или Джомаг и Рокский к верховьям большой Лиахвы и далее в Карталинию.

Полк направился к одному из двух последних перевалов, вероятно, к Джомагскому, который считается более доступным, на что указывает и осетинское его название Бах-фондак, то есть дорога для лошадей. Не надо, конечно, слово «дорога» понимать буквально: для осетина дорога там, где можно перегнать украденного коня. Перебравшись на южную сторону хребта, полк прибыл в осетинское селение Роки, расположенное у самой подошвы перевала.

До сих пор все шло благополучно. Кроме трудностей горного пути, казаки нигде не встречали других препятствий. Правда, Волконский не жалел денег на приобретение благосклонности осетинских старшин «и на политические обороты», как доносил князь Цицианов, было израсходовано до 500 червонцев. Дальнейший путь от селения Роки к Цхинвалу не представлял уже особых затруднений, за исключением первых 5–7 верст, где Лиахва мчится в лесистой теснине.

Отряд шел без всяких военных предосторожностей. Люди беспечно брели врассыпную, ведя лошадей в поводу. Человек 40 отделились и шли впереди. Вдруг в самом узком месте бросились на них осетины. Передовые были отрезаны и взяты в плен. Застигнутые врасплох казаки бились в одиночку среди густого леса и потерпели полное поражение.

Из полка в 7 офицеров и 442 человека были убиты и пропали без вести 3 офицера и 158 казаков. Из остальных – 1 офицер и 100 человек спаслись без лошадей, но с оружием. А 3 офицера и 184 казака – и без лошадей, и без оружия. Из числа 69 человек рекрутской партии спаслись только 38, а заведовавший ими офицер и 58 человек погибли. Пропали также все до одной казачьей лошади и весь вьючный обоз полка.

Происшествие это еще более подняло дух неприятеля. Но, к счастью, князь Цицианов уже возвращался из Эриванского похода. Еще с дороги он писал государю: «Слышу, что распределение обороны Тифлиса назначено и дистанции русским войскам и тифлисским жителям расписаны; все бумаги, казна и вещи из моего дома вывезены в крепость к совершенному унынию и отчаянию народа… С прибытием моим надеюсь, что с Божией помощью все будет приведено в прежний порядок и тишину, лишь бы мои помощники своими самовольными распоряжениями не расстраивали то, что мне Бог помогает устроить, и следовали бы плану моему, основанному на некоторых познаниях о нации, приобретенных в младенчестве в доме отца моего…»

Продолжение следует