18 июня, 2010

Большая Кавказская война (11)

Продолжение.

Начало в № 5 за 2008 г.

Раннее утро 2 июля 1804 г. застало русские войска передвигающимися на другие позиции, которые со всех сторон поясом охватывали крепость. Главная квартира со всей кавалерией и батальоном Кавказского гренадерского полка Симоновича расположилась на северной стороне города в большом предместье, где находились городской базар, мечеть и здание караван-сарая, несколько левее, напротив ханского сада стоял батальон Саратовского полка с генералом Портнягиным.

С восточной стороны Эривани заняли позицию два батальона кавказских гренадеров с генералом Тучковым, а левее их – тифлисцы с генералом Леонтьевым, так как западная часть крепости прилегала к самой Занге, где для наблюдения за ней 9-й егерский полк был переправлен за реку и занял обширные сады, лежавшие напротив ханского дома.

Более войск не было, и для наблюдения за южной стороной крепости ограничились только возведением редута, для защиты которого назначены были остальные две роты Саратовского полка под командованием майора Нольде. Для связи же редута с лагерем Тифлисского полка между ними на мухалетском бугре поставили большой редант на 40 человек, отделенных также от майора Нольде.

Переговоры, начатые эриванским ханом, очевидно, с тем чтобы выиграть время, не привели ни к чему. Цицианов повторил ему прежние условия: немедленно восстановить на патриаршем престоле Давида, сдать крепость и признать российского императора за своего государя. Со своей стороны Цицианов обещал сохранить за ханом наследственную власть и прежние права, но с тем чтобы он ежегодно платил 80 тысяч рублей дани. Хан выражал согласие на все эти условия, за исключением одного – сдачи крепости, и писал, что русские войска занимать ее не должны. Переговоры на этом и закончились.

Между тем получены были сведения, что Аббас-Мирза снова переправился на левый берег Аракса и стал на Гарни-чае, куда 14 июля 1804 г. на помощь к нему подошел сам Баба-хан.

Таким образом, разбросанные вокруг Эривани малочисленными отрядами русские войска должны были продолжить блокаду уже под угрозой сорокатысячной армии. Цицианов решил, однако, что блокады не снимет, и приказал войскам даже в случае нападения на них персиян и вылазки из города удерживать все занятые ими посты, как бы дорого это ни стоило. «Ибо я считаю постыдным делом, – говорил он, – снять блокаду и тем исполнить желание неприятеля».

Ожидать нападения пришлось недолго, и в ту же самую ночь с 14 на 15 июля 1804 г. под стенами крепости разыгралась кровавая битва.

Вечером 14 июля лазутчики дали знать князю Цицианову, что в гарничайский лагерь прибыл из Тавриза сам Баба-хан со значительными силами и что неприятель в ту же ночь намеревается атаковать блокадное расположение.

Едва Цицианов разослал приказ, чтобы войска готовы были к отпору, как в два часа утра сильная ружейная стрельба в отряде генерала Леонтьева возвестила о нападении неприятеля. Лагерь Тифлисского полка, мухалетский бугор и редут Нольде были атакованы почти одновременно. Часть неприятельских войск, перейдя на правую сторону Занги, кинулась на лагерь Цехановского, но, встреченная огнем и штыками егерей, была отброшена назад и потеряла знамя. Прогнанный отсюда неприятель оставил в покое егерей и, переправившись обратно за речку, принял живое участие в атаке, которая шла на редут Нольде.

Оборона этого редута принадлежит к числу замечательнейших подвигов, нечасто встречающихся в военной истории. Надо сказать, что целая рота Саратовского полка накануне была отправлена из редута с провиантским транспортом в караван-сарай и не успела еще возвратиться. Поэтому в редуте оставались всего только 56 человек для его защиты. Пять часов оборонялся Нольде с этой горсткой людей и, несмотря на то, что из шести офицеров четыре выбыли из строя, а из 56 нижних чинов остались способными к бою лишь 39, да и то наполовину израненные, он не только продолжал защиту, но делал еще вылазки и три раза прогонял неприятеля, пытавшегося залечь под редутом.

Стойкая оборона, «превосходящая всякое воображение», писал Цицианов, приводила в удивление даже самого Баба-хана. Но редут уже был близок к падению, когда на помощь к нему неожиданно явился полковник Цехановский. Не имея возможности переправиться через Зангу, он с противоположного берега реки открыл сильный огонь в тыл неприятеля и тем заставил его прекратить атаки и отойти от редута.

«Никакой офицер, – доносил Цицианов, – не мог заслужить Георгиевский крест 4-й степени справедливее, как сей Саратовского мушкетерского полка майор Нольде 1-й». Вместе с тем главнокомандующий обращал внимание государя и на заслуги полковника Цехановского, отличным распоряжением которого редут был обязан спасению.

«Полковник Цехановский, – писал Цицианов, – поставил 9-й егерский полк, состоявший в большинстве из рекрут, никогда не слыхавший свиста пуль, на такую ногу, что он служит удивлением для целого отряда, со мною находящегося».

Не так счастливо отделался Мухалетский редант, малочисленный гарнизон которого не мог удержать неприятеля. Персияне ворвались в укрепление и, конечно, истребили бы его защитников, если бы в эту минуту не подоспели две роты Тифлисского полка, посланные генералом Леонтьевым (на реданте убиты офицер и семь нижних чинов, которым персияне успели отрезать головы и унести их с собой). Между тем нельзя не заметить, что положение и самого Леонтьева в это время было в высшей степени критическое.

Атакованный внезапно огромными силами, он не успел занять позицию, назначенную ему впереди мухалетского бугра, и вынужден был прислонить свой левый фланг к высокой горе, занятой уже неприятелем. Поражаемый выстрелами сверху, он в короткое время потерял 8 офицеров и 120 солдат, но переменить позицию, когда неприятель вел фронтальную атаку, не было возможности. Тогда известный своей храбростью поручик Лабинцев вызвал охотников и, бросившись с ними на гору, сбил неприятеля. Но удержаться на ней он не смог и, подавленный свежими силами, отступил к отряду.

«Озлобленный контузией и почитая неудачу нарушением своей воинской чести», Лабинцев вновь устремился на гору, вторично сбил персиян и на этот раз поддержанный еще командой капитана Кушелева удержал за собой позицию. С занятием горы дальнейшие усилия персиян не имели успеха, и они отступили с огромной потерей.

«Не могу не ходатайствовать, – писал Цицианов, – о перемене генерал-майору Леонтьеву ордена Св. Анны 2-го класса на таковой же, алмазами осыпанный, яко твердостью своей и мужеством славу оружия удержавшего, хотя позицией своей и погрешил, подойдя к горе и подвергнув редут майора Нольде опасности удалением от онаго».

С ним вместе Цицианов испрашивал следующий чин и орден Св. Анны 3-го класса поручику Лабинцеву, «яко служившему в оный день украшением войска российского».

Остается сказать о действиях эриванского хана, который одновременно с персиянами сделал сильную вылазку и атаковал северное предместье, где помещалась главная квартира. Это был пункт важнейший во всей блокадной линии по своему стратегическому положению.

«Если бы неприятель, – писал Цицианов, – им овладел, то сообщение с левым берегом Занги было бы прервано, 9-й егерский полк отрезан, а все обозы, магазины и казна очутились бы в руках неприятеля».

К счастью, вылазка была встречена храбрым Симоновичем, который после четырехчасового боя штыками выбил неприятеля из предместья и потом гнал его до самой крепости, положив на месте более 400 человек. «Остальные наши войска, расположенные на этом пункте, – как писал Цицианов, – мало содействовали победе, ограничиваясь отражением неприятеля пушечной стрельбой, а батальоны кавказских гренадер, находившиеся в отряде Тучкова, и совсем почти не приняли участия в деле».

Придавая огромное значение особенно отражению эриванского хана, Цицианов просил государя о производстве Симоновича в полковники, «яко офицера храброго и отличного в военных науках, имевшего уже ордена Георгия, Анны 2-го и Владимира 3-го класса…» «Чем скорее такие офицеры, как он, – писал Цицианов, – выйдут в высшие чины, тем более будет выигрывать служба Вашего Императорского Величества. Усердие мое налагает на меня обязанность со всей откровенностью, хотя и со стеснением сердца, донести, что никогда чиновников, не знающих своего дела, так много не было, как ныне, и ни от какой иной причины, как от того, что они, проходя службу на крыльях ветра, не имеют времени приобретать военное искусство практикой». Так откровенно писал Цицианов о своих сподвижниках, отдавая им должное, но не скрывая и их недостатков.

Общие потери наших войск в этом бою, продолжавшемся с двух часов ночи до часу пополудни, состояли из 13 офицеров и 173 нижних чинов. Неприятель же потерял два знамени, два фальконета и более тысячи убитых, в числе которых находились три хана и 250 чиновников.

«О плене, – доносил Цицианов, – я не считаю за нужное упоминать как о неважном, поелику во избежание расхода на провиант я не приказал забирать онаго». Мера жестокая, но, к сожалению, в военное время иногда неизбежная.

Так окончилось это замечательное дело. Три тысячи русских солдат, разбросанных на огромном пространстве вокруг сильной крепости, вынуждены были сражаться на четыре фронта. Они выдержали бой с 40-тысячной армией, отразили вылазку и не только удержали за собой позицию, но нанесли противнику такое поражение, после которого он не осмелился уже тревожить блокадный корпус. Справедливо говорит Зиссерман, что все эти подвиги нам кажутся теперь баснословными. А между тем они были действительно и, скажем более, если бы их не было, нам никогда бы не удержаться в Закавказье.

Разбитая под Эриванью персидская армия разделилась на две части: Баба-хан отошел к селению Канакир, а Аббас-Мирза по-прежнему расположился на Гарни-чае. Цицианов поспешил воспользоваться разобщением неприятельских сил. Он поручил Портнягину, храбрость которого была ему известна, сделать ночное нападение на лагерь наследного персидского принца. Отряд был составлен из частей различных полков, всего 670 человек пехоты при шести орудиях; конницу составляли 30 линейных казаков, сотня грузинских князей и сотня персиян, набранных Джафар-Кули-ханом хойским, незадолго перед тем прибывшим в наш лагерь искать покровительства русского государя.

Портнягин выступил в ночь с 24 на 25 июля 1804 г. Сначала все шло благополучно. Отряд миновал передовые неприятельские посты и уже приближался к персидскому лагерю, когда всадники Джафара наехали на пеший пикет, дали залп и подняли тревогу. Из персидского лагеря тотчас стала выезжать конница, а между тем гонцы полетели в Канакир к Баба-хану, и не прошло двух часов, как Портнягин стоял уже лицом к лицу со всей 40-тысячной персидской армией.

Наступила одна из тех страшных минут, когда начальнику приходится решать роковую дилемму: потерять ли оружие и сохранить жизнь сотням солдат или же сохранить честь оружия и заплатить за это сотнями жизней?

Портнягин выбрал последнее. Свернувшись в каре, он шаг за шагом стал отходить назад, окруженный и подавляемый в сорок раз превосходящим его неприятелем. Скоро вся артиллерийская прислуга выбыла из строя. Офицеры сами заряжали орудия и исполняли при них обязанности нижних чинов. Четырнадцать с половиной часов и на протяжении 20 с лишним верст шла непрерывавшаяся битва. Портнягин с честью вышел из этого критического положения и возвратился, потеряв 64 человека, но не оставил в руках неприятеля никакого трофея. Даже тела убитых были принесены в лагерь.

Донося о беспримерном отступлении Портнягина, Цицианов писал, «что оно превышает всякую победу, ибо как персидские войска, так и город, в виду коего сие происходило, увидели свое ничтожество».

Торжествуя победу заранее, персияне дали о ней знать эриванскому хану, и с крепости в честь ее весь день гремела салютационная пальба. Но к вечеру выстрелы смолкли. Эриванцы с удивлением увидели русское каре, возвращавшееся в стройном порядке, среди несметных окружавших его неприятельских полчищ.

Все эти отдельные геройские подвиги не могли изменить, однако, общего положения дел под Эриванской крепостью. Хан, опираясь на содействие персидской армии, упорствовал в сдаче города, а Цицианов, не имея осадных орудий, не мог принудить его к этому силой.

Между тем обстоятельства начали принимать для россиян все более и более неблагоприятный оборот. Вслед за сорокаградусной июльской жарой вдруг наступили холодные дождливые августовские дни. В войсках – значительная смертность. Одной из многих жертв желчной горячки сделался тогда, к прискорбью всего отряда, и храбрый шеф 9-го егерского полка полковник Цехановский. О смерти Цехановского Цицианов донес «со стесненным сердцем». Он писал государю, что «так как 9-й егерский полк подвигами и попечением Цехановского доведен до высочайшей степени храбрости и исправности, то приемлет смелость просить о помещении в оный полк шефа, если не равного покойному Цехановскому, то ему подобного».

Бедствие усиливалось еще от недостатка провианта, который давно уже выдавался в половинном количестве. Его дополняли обыкновенно фунтом мяса, но в последнее время и мясо можно было добывать не всегда.

Персидская армия, не смевшая приближаться к россиянам на пушечный выстрел, тем не менее наводнила страну легкими конными партиями, которые пользовались каждой оплошностью, чтобы нападать на одиночных людей, на небольшие транспорты, на фуражиров и, можно сказать, держали россиян самих в блокаде.

Бороться с этим злом не было возможности. Пехота не могла гоняться за конными шайками, а кавалерии у нас не было. Драгуны служили пешими, так как большую часть лошадей их за неимением подвод пришлось употребить под вьюки для перевозки провианта из Эчмиадзина. Обозы, ожидаемые из Грузии, не приходили, а те запасы, которые были при россиянах, видимо, истощались.

Чтобы уменьшить расход провианта, Цицианов решил отправить в Тифлис всю грузинскую дружину, не привыкшую к трудностям осенней кампании. Они ждали только оказии. Но грузинские князья не хотели, однако, ею воспользоваться и выступили из лагеря одни в ночь с 7 на 8 августа 1804 г. Проводником взялся быть сын известного мелика Абова – юный Ростом-бек, который еще в начале кампании собрал горсть храбрецов, исполнявших (кроме пикетной службы) еще и обязанности летучего отряда.

Два раза проводил он сквозь неприятеля наши небольшие команды с провиантом и боевыми запасами и пошел в третий, чтобы проводить грузинскую конницу. На этот раз счастье ему изменило. Нет никаких документов, которые передали бы подробности последовавшей затем катастрофы, но из показаний нескольких уцелевших грузин можно составить приблизительно верную картину постигшего их бедствия.

Отойдя не более 30 верст от лагеря, они остановились на ночлег, по всей вероятности, до того оплошно, что ночью царевич Александр с тремястами всадниками нагрянул на их бивуак и почти всех уничтожил. Только 20 человек «разного звания людей» прискакали в Караклис с вестью о гибели товарищей. Сколько убили в ту роковую ночь грузин, в точности неизвестно, но до 150 князей с их дворянами были захвачены в плен, и в их числе находился бывший сардарь грузинских войск генерал-майор князь Иван Орбелиани. Всех отвезли в Тавриз и заключили в тюрьмы, забив в кандалы и одев на шеи тяжелые колодки.

Персиянами был захвачен вместе с другими и Ростом-бек, получивший в этом бою три тяжелые сабельные раны. Царевич Александр приказал отправить его прямо к Аббас-Мирзе, зная, какую ненависть питал последний к карабахским меликам, истребившим лет за восемь перед тем в своих родных лесах персидский отряд, бывший под начальством родного дяди наследного принца.

Аббас-Мирза приказал бросить Ростома отдельно от прочих пленников в ту самую темницу, в которой уже томился один из русских сторонников – патриарх Даниил. Потом Аббас-Мирза потребовал Ростома к себе и сказал ему: «Если хочешь быть жив, то прими сейчас магометанство». Ростом отказался и отвечал стихами, которые теперь уже перешли в народные песни. Аббас-Мирза приказал предать Ростома жестоким мукам, и юноша умер под пытками, не отступив от Христа.

«Сколько ни виноваты сему несчастному и неприятному приключению сами князья, – писал Цицианов, – но происшествие сие должно возгордить Баба-хана, потерявшего было уже всякую надежду к получению и самомалейшей поверхности над нами… Тем не менее первостатейность родов князей, попавшихся в плен, налагает обязанность стараться силою или деньгами возвратить оных; но первое по позднему времени быть не может, а о последнем приемлю смелость испрашивать высочайшего повеления».

В чем заключалось высочайшее повеление, в архиве сведений нет, но Цицианов деятельно заботился об освобождении пленных и между прочим писал Ахмед-хану тавризскому, искавшему когда-то российского покровительства: «Вот благоприятный случай показать усердие ваше к России освобождением князей и дворян, находящихся вместе с сардарем князем Орбелиани в Тавризе. Будьте уверены, что я не упущу на деле показать свою благодарность. Если же ваше высокостепенство предпочло бы сей связи дружества, мною вам предлагаемой, некоторую сумму денег, то я могу от 1000 до 1500 червонцев за выкуп их заплатить, уверив притом, что вручу посланному в память нашей дружбы подарок, достойный моего и вашего сана».

Просьба эта, как видно, не имела успеха, потому что князь Орбелиани еще долго томился в плену и только в следующем году был отбит у персиян партией наших шамшадильских татар.

Успех над грузинской конницей настолько поднял дух персиян, что царевич Александр с шеститысячным войском появился в Памбакской провинции на наших сообщениях с Грузией. К нему пристали казахские, шамшадильские и борчалинские татары. Они начали грабить армян, которые бежали под охрану русского войска. В самом Тифлисе поднялась такая тревога, что даже из дома главнокомандующего стали вывозить в крепость бумаги, казну, ценные вещи, и этим вызвали еще большее смятение среди горожан. Если прибавить, что джарцы и дагестанские лезгины, пользуясь общим замешательством, усилили свои набеги, а бунт осетин на Военно-Грузинской дороге прекратил всякое сношение Тифлиса с кавказской линией, то станет понятно, почему не только в Грузии, но даже в Петербурге считали отряд Цицианова обреченным на неизбежную гибель.

Но среди общего уныния не падал духом только тот, кому император Александр поручил охрану Грузии. «Где Бог, священное имя Вашего Величества и непобедимые войска Ваши, – писал Цицианов государю, – там никаких гибельных следствий ожидать невозможно». И он продолжал упорно стоять под Эриванью.

Между тем с появлением царевича в Памбаке положение россиян под крепостью делалось с каждым днем затруднительнее. Надо сказать, что еще выступая в поход, князь Цицианов приказал весь провиант, заготовляемый в Тифлисе и собираемый в Казахе за счет денежной подати, перевозить в Караклис, имевший для нас значение операционной базы. В Караклисе поставлен был целый батальон пехоты с майором Ходжаевым, обязанностью которого была как дальнейшая отправка транспортов в Эриванский отряд, так и охрана внутреннего спокойствия в самой провинции. Ходжаев не был способен к такой сложной деятельности, а распоряжения Цицианова относительно провианта и вовсе не были исполнены ни им, ни в Тифлисе.

Часть его, правда, была заготовлена, но правитель Грузии генерал-лейтенант князь Волконский, затрудняясь сбором подвод, предписал комиссариату закупать хлеб в Памбакской провинции и доставлять его средствами самих продавцов. Комиссионеры возражали, что этим путем ничего заготавливать нельзя, а Волконский требовал буквального исполнения его приказаний. За этими пререканиями и бесконечной перепиской время было упущено, и теперь, при появлении в крае персиян, уже не знали, как за это взяться.

Недовольный и правителем Грузии, и Ходжаевым, главнокомандующий заменил последнего майором Монтрезором, командовавшим в блокадном корпусе батальоном Тифлисского полка. Он лично знал его как храброго, распорядительного штаб-офицера и был уверен, что он исправит все ошибки Ходжаева, восстановит сообщение с Тифлисом и примет все меры к скорейшей доставке транспорта, который наконец отправлен был из Тифлиса.

Монтрезор выступил из-под Эривани 19 августа со сборной командой в 110 человек при одном орудии. Под началом майора находились Кавказского гренадерского полка прапорщик Верещага, 2 унтер-офицера, 1 барабанщик и 36 рядовых; Тифлисского полка поручик Ладыкин, 1 унтер-офицер и 15 рядовых; Саратовского полка прапорщик Чирец, 2 унтер-офицера, 1 барабанщик и 30 рядовых; 9-го егерского полка 1 унтер-офицер и 10 рядовых; Нарвского драгунского полка унтер-офицер и 10 рядовых; всего: 1 штаб-офицер, 3 обер-офицера и 110 нижних чинов.

Майор Монтрезор со своей командой не прошел и несколько верст, как был окружен персидской конницей, к которой на каждом шагу прибывали все новые толпы казахских и борчалинских татар. Пренебрегая неприятелем, Монтрезор два дня прокладывал себе дорогу штыками. Но на третий, 21 августа, спускаясь с гор в Памбакскую равнину к селению Сарали, увидел издали главные силы царевича Александра, продвигавшиеся со стороны Караклиса. Вскоре шесть тысяч персиян обложили малочисленный русский отряд. Царевич потребовал сдачи. Монтрезор отвечал, что смерть предпочитает постыдному плену.

Раздраженный отказом, царевич двинул в атаку разом все свои силы. Монтрезор принял бой, но когда все патроны были израсходованы, он сбросил с себя мундир и, обратившись к солдатам, сказал: «Ребята! Я больше вам не начальник. Спасибо за храбрость и службу. Теперь тот, кто хочет меня покинуть, может спасаться».

Позволением этим, однако, никто не воспользовался, кроме одного барабанщика. Остальные же дали последний залп и кинулись в штыки на неприятеля. В несколько минут отряда не стало. Самого Монтрезора персияне нашли после боя изрубленным на пушке, которую он, как видно, защищал до последнего мгновения. С ним рядом были убиты все три офицера, а из 110 солдат один бежал, 15 тяжелораненых были захвачены в плен, а остальные 94 человека погибли.

«Со стесненным сердцем, – писал Павел Цицианов государю, – доношу о потере храброго сего офицера, который, будучи в самом начале сражения ранен, предпочел в верности своей лучше положить себя и команду, нежели отдать неприятелю пушку».

С уничтожением отряда Монтрезора Цицианов потерял надежду на получение из Грузии продовольствия. А когда вслед за тем персидская конница выжгла на корню весь хлеб вокруг Эривани и неотвратимый голод начал угрожать осаждающим, главнокомандующий признал наконец необходимым собрать военный совет, постановления которого выражены в следующем акте: «Протокол, 31 августа 1804 г. учиненный в военном совете под председательством генерала от инфантерии князя Цицианова, из господ – генерал-майоров: шефа Кавказского гренадерского полка Тучкова, состоявшего по армии Леонтьева, шефа Нарвского драгунского полка Портнягина, 9-го егерского полка Майнова, Кавказского гренадерского полка подполковника Симоновича и артиллерии подполковника барона Клодт фон Юргенсбурга 2-го».

Перечислив сначала все известные уже нам причины, как то: бездеятельность казахского моурава, не собравшего хлеба в своей дистанции, гибель отряда майора Монтрезора и невозможность доставления транспортов из Караклиса, недостаток в блокадном корпусе провианта, выдаваемого неполной дачей, истребление хлеба в окрестностях Эчмиадзина и Эривани персиянами, против чего главнокомандующий не мог противопоставить силы, не имея у себя кавалерии, и, наконец, письмо Мамед-хана Эриванского, который обнадеживал сдать крепость только по уходе из края персидских войск, протокол продолжает: «Соображая сии причины, а также опасность отступления и вредные последствия, от онаго произойти могущие как в умах соседей, так и в самой Грузии, где еще привязанность к России не вовсе укоренилась, главнокомандующий предложил военному совету на выбор два средства: штурм или отступление. Посему по долгом рассуждении генерал-майор Портнягин предложил штурм. С ним согласился главнокомандующий, предвидя вредные последствия от отступления, но должен был уступить большинству голосов, то есть генерал-майорам Тучкову и Леонтьеву, полковнику Майнову и подполковникам Симоновичу и барону Клодт фон Юргенсбургу, кои согласились на снятие блокады. Посему в военном совете положено отступить, что и исполнить 2 сентября, для чего употребить два дня на приготовления, а между тем сделать вид оказательства к штурму, на каковой конец начатую брешь-батарею окончить и стрелять в крепостную стену» (следуют подписи).

Фото: СКВО, Андрей БОБРУН, Георгий МИНЕСАШВИЛИ

4 сентября войска сняли блокаду и слабо преследуемые персиянами стали отходить в свои пределы. В Эчмиадзине во время дневки князь Цицианов приказал архиепископу Иоаннесу собрать все драгоценности первопрестольного монастыря, которые не успели еще вывезти оба патриарха (Давид и Даниил), и на одиннадцати вьюках отправить их в Тифлис под прикрытием Кавказского гренадерского полка. Из Эчмиадзина войска прошли через абаранское поле и мимо Сарали 14 сентября 1804 г. прибыли в Караклис, главное селение Памбакской провинции.

В Сарали князь Цицианов со всеми офицерами отряда посетил могилу храброго Монтрезора и его честных и верных сподвижников. Желая увековечить память их доблестного подвига, Цицианов приказал поставить над братской могилой обелиск и сам написал на нем эпитафию. Говорят, что эпитафия была достойна полководца. Но, к сожалению, землетрясение 8 октября 1827 г. разрушило памятник, а вместе с ним погибла и драгоценная надпись. Обелиск возобновил князь Воронцов, ревниво оберегавший все, что касалось наших исторических памятников, но и он не смог возобновить эпитафии.

Среди неудач, сопровождавших в последнее время Эриванский поход, князь Цицианов отмечает с удовольствием, что несмотря на трудное положение наше, архиепископ Иоаннес, побуждаемый неограниченным усердием к пользам России, все-таки вывел на жительство в Грузию 11 тысяч армянских семей, которым Цицианов сам назначил места под заселение. Поступок Иоаннеса Цицианов ставил так высоко, что исходатайствовал ему высочайший рескрипт, которым до назначения патриарха ему предоставлялось первенствующее место над армянским духовенством в Грузии и была пожалована драгоценная панагия.

Неудача под Эриванью глубоко опечалила князя Цицианова. Он не скрывал своего сожаления, что в числе его сподвижников не было ни Карягина, ни Цехановского, решительность которых повлияла бы и на остальных членов совета. Эта же мысль проглядывает и в письме его к государю. «Не могу без стеснений сердца видеть себя, – писал он, – в течение тридцатилетней моей службы вторым только в российской армии генералом, принужденным снять из-под города блокаду, не взявши его (Павел Цицианов имел в виду неудачное обложение Хотина князем Голицыным в 1769 г.). Но повинуясь закону, смел ли я с одним генералом Портнягиным против пяти взять на себя штурм. Между тем вред, из отступления произойти могущий в умах соседей и самой Грузии, есть неизъяснимый. Сверх того, число больных при блокаде простиралось до 800 человек, из коих труднобольные приговором военного совета осуждались, так сказать, на смерть; и из всеподданнейшего подношения ведомости о числе умерших и вновь заболевших при отступлении, Ваше Императорское Величество, по сострадательному сердцу Вашему, усмотреть изволите колико пагубны для человеческого рода таковые генералы, каковы Тучков и Леонтьев, так же, как и штаб-офицеры, составлявшие совет, из коих полковник Майнов происходит из аудиторов. Не могу я поставить в число сих недостойных военной службы офицеров только одного подполковника Симоновича, зная, что он начал службу в цесарских войсках, к излишней осторожности наклонных, да и под Ганжею, быв в совете также против штурма, сам на оный пошел».

Из приложенной к этому донесению ведомости видно, что в течение 10-дневного обратного перехода в Грузию, то есть с 4 по 14 сентября 1804 г., заболели 450 человек и из них умерли 5 офицеров и 140 нижних чинов. «Кои, – прибавляет Цицианов, – без отступления, может быть, и не померли бы. Удостоверительно можно сказать только, что число убитых на штурме не могло превзойти оное».

Император Александр старался успокоить и утешить огорченного князя. «Одно неудовольствие, какое я имею, – отвечал он, – есть то огорчение, в котором вы находитесь. Никто, конечно, кроме вас, не станет сравнивать происшествий под Хотиным с настоящим случаем, но многие отдадут справедливость как предприимчивости духа вашего, так и тому, что вы столь малыми силами так много сделали в одну кампанию».

И Павлу Цицианову за эриванский поход пожалована была аренда в 8 тысяч рублей и орден Св. Владимира 1-го класса. Снятие блокады Эривани, разумеется, не могло не увеличить того значения, которым пользовалась эта крепость в глазах азиатов. Павел Цицианов писал товарищу министра иностранных дел князю Чарторыйскому, что взятие ее и уничтожение вероломного хана теперь являются мерой уже необходимой.

Он не хотел далее откладывать этого дела и рассчитывал взять Эривань зимой. «Хотя переход через снеговой хребет, отделяющий Эривань от Грузии, – писал он, – и весьма затруднителен, но зато блокирующие войска приобретут ту выгоду, что не будут иметь против себя сорокатысячного неприятеля, и Эривань будет взята в самое короткое время…» «Если же обстоятельства принудят отложить поход до начала весны, – писал он далее, – то необходимо будет содействие каспийской флотилии, которая возьмет Баку и угрозой занять Зензили и Рящ (Энзели и Решт) заставить Баба-хана держать в той стороне главные силы».

Но ни того, ни другого князю Цицианову не пришлось исполнить. Зимняя экспедиция не состоялась потому, что некомплект в полках, расположенных в Грузии, доходил, как оказалось, до 5 тысяч бойцов и идти в поход было не с кем, а весной персияне сами вторглись в наши пределы, и падение Эривани отложено было на целые 23 года.

Продолжение следует