10 октября, 2012

ВСТРЕТИМСЯ НА ПОЛИТБЮРО

В.Г. ЦАРЬКОВ

генерал-полковник авиации,
Заслуженный военный летчик СССР

ВСТРЕТИМСЯ НА ПОЛИТБЮРО

Царьков Владимир Георгиевич (род. в 1933 г.), генерал-полковник авиации в отставке, в 1987-1989 гг. командующий войсками Московского округа ПВО. В 1955–1965 гг. служил в войсках Московского округа ПВО – на должностях от летчика до командира эскадрильи; 1970-1975 гг. – заместитель командира и командир авиационного истребительного полка, заместитель командира корпуса по авиации. В 1975–1978 гг. был заместителем командующего 10-й отдельной армией ПВО, командовал корпусом в г. Североморске; 1978–1982 гг. – начальник штаба авиации ПВО; 1982-1987 гг. – командующий 4-й отдельной армией ПВО. В начале 1992 г. уволен в запас с должности 1-го заместителя главнокомандующего Войсками ПВО по вопросам ПВО стран Варшавского договора. Награжден многими орденами и медалями Союза ССР.

Борисоглебское ордена Красного Знамени летное авиационное училище имени В.П. Чкалова я окончил с "красным дипломом" и, коренной москвич, выбрал Московский округ ПВО. Меня направили в Смоленск – в 52-ю воздушную армию, в молодежный полк второй линии. Нас пришло сразу 30 летчиков – три эскадрильи, и здесь нас готовили уже как боевых летчиков. В отличие от нынешних времен, когда налет лимитируется многоразличными причинами, тогда высшее командование требовало дать молодому летчику налет 100–110 часов в год... Хотя, если сравнивать, то американцы имели налет 200–225 часов, а восточные немцы – 160–180. Наверное, поэтому у них и с безаварийностью было лучше нашего в 3–4 раза.

Готовили нас основательно. На боевое дежурство я стал ходить только в 1957 г., причем сперва – ответственным за прием и выпуск самолетов, осуществлял контроль за состоянием аэродрома и связи и т. д. Лишь в 1958–59 гг. мы стали дежурить днем. А в это время шло переучивание на самолет Су–9, и еще года два ушло на то, чтобы подготовиться к дежурству ночью. И только уже потом началось сплошное дежурство, и полеты, и учения, и все остальное...

Когда мы приехали в Смоленск, жилья здесь не было никакого – даже для инструкторов, которые все у нас были летчиками с боевым опытом. Не было квартиры даже у "князя Серебряного", как мы называли между собой командира полка Бориса Васильевича Потемкина – летчика 1 -го класса, имевшего пять орденов Красного Знамени за Великую Отечественную войну! Потом ему дали служебную квартиру в городе, а все остальные так и жили в гарнизоне. Сперва все наши 30 человек летчиков размещались в одной комнате, как в казарме. Умывальник во дворе, отопление – печное. Комнату эту мы окрестили "Золотой клоп". Затем наш полк перебазировался в другой военный городок, здесь уже мы жили в казармах – каждая эскадрилья в своем кубрике по 12–15 человек. Через год построили сборно-щитовую казарму, где нас разместили по-королевски: по 4 человека в 16-метровой комнате, а инструкторам дали вторую половину здания... Мы жили, не тужили и не ныли. Наоборот – радовались жизни! Много занимались спортом; по субботам ездили в баню на специально выделенном "Студебеккере", и я был старшим машины, а вечером все шли в Дом офицеров, куда посторонних не пускали...

Это было удивительное время, когда, с учетом опыта недавних Великой Отечественной и Второй мировой войн, создавалась система противовоздушной обороны страны, и прежде всего – ПВО Москвы. Именно тогда и создавался наш Московский округ ПВО. Это был очень правильный, грамотный и своевременный план, принятый высшим руководством: защитить столицу от воздушных налетов при возможных столкновениях с любым противником. Округ мог самостоятельно себя всем обеспечить: осуществлять и мобилизационное развитие, и обучение, и набор кадров... Но главным, конечно, была подготовка войск.

Наше училище сделало только два выпуска на МиГ–15, но когда я пришел в полк, здесь уже летали на этих самолетах. На следующий год к нам поступил уже МиГ–17, потом пошли его модификации, затем МиГ–19, потом – Су–9, Су–15, потом МиГ–25 и т. д. Это была мощная, абсолютно правильная структура, которая к тому же постоянно совершенствовалась. Достаточно сказать, что, когда я пришел, у нас в полку не было ни одного человека с академическим образованием, а сейчас, как известно, без академии и на дивизион или радиотехнический батальон не поставят! Пусть академия ума не дает, но она дает знания и методику подхода оценки любого вопроса с технической и с оперативной точки зрения...

В полку я прослужил девять лет – до академии. Рос быстро, чему способствовала смена типажа авиации. У нас были опытные летчики, они летали на МиГ–17, но потом пошли Су–9, которые много жизней унесли... Говорят, что после МиГ–19 это самый аварийный самолет. На МиГ–17 мы до скорости звука не доходили, а этот летал до "двух звуков" – 20300 ходил и на 20500 забирался. Раньше была романтика, а на этих самолетах как кочегары стали – кидай уголек! Летать пришлось уже в полном снаряжении. Командир полка эмоциональный был – как слетает в гермошлеме, 250 грамм пота оттуда выливает... А летчики – они тоже люди. Многие сказали: выслуга есть, зачем приключений искать? – и потихонечку стали уходить. Тем более, что у нас необходимое количество авиации считают по ее возможностям: если один полк Су–9 уничтожает в четыре раза больше, чем полк МиГ–17, то эти три полка сокращаются. Вот и уходили хорошие, замечательные летчики...

Судьбой мне было предназначено оказаться в первой десятке, которая в округе переучивалась на Су–9 – за успешное освоение этой техники мы все получили от Батицкого, ценные подарки, и очень этим гордились...

В 1965 г. я командовал молодежной эскадрильей, был майором, летчиком 1 -го класса. В тот день были ночные полеты, поэтому после обеда я пошел домой отдыхать. Точнее, зашел к штурману полка Константину Ивановичу Пищулину – мы с ним дружили, и я хотел взять у него чего-нибудь почитать на сон грядущий. И тут – звонок. Звонит командующий округом Василий Васильевич Окунев: "Пищулин, Царьков у тебя?.. Здравствуй, Царьков, чем ты сейчас занимаешься?" Говорю: "Пришел с обеда, положено отдохнуть перед полетами..." – "А сколько положено отдыхать? А ты почему не выполняешь? Ну ладно... Ты в академию думаешь поступать? " – "Нет, не думаю" – "Главнокомандующий принял решение: отправить в академию ПВО молодых авиационных командиров. Будем там организовывать свой факультет. Сегодня отлетаешь, а утром доложишь командиру полка. Понял?".

Утром мы, комэски, приходили пораньше, шуровали плановые таблицы... Приходит командир полковник Владимир Федорович Рыбалко. Это был Летчик с большой буквы! Для нас он был примером и человека, и командира: знал только службу, полеты, требовал с подчиненных строго и, кстати, никаких пьянок... Подхожу, подаю рапорт. "Ну уж нет! Ты же комэска молодых – на кого я их дену?!" Я говорю: "Товарищ командир! Я не собирался в академию, но вчера позвонил Окунев и приказал утром вам отдать рапорт". "Кто? " – "Окунев!" – "Да ты что?!" Он хватает мой рапорт – и в штаб корпуса, благо неподалеку... Вскоре возвращается: "Ладно, молодой, давай в отпуск!" – "Товарищ командир, я..." – "Ладно, я все понимаю! Давай, с глаз долой!"... Вот так я и поступил в Военную командную академию ПВО.

В округ я вернулся уже после пяти лет академии – в Андреапольский полк заместителем командира полка, где переучился на Су–15. Через год меня назначили командиром Правдинского полка – в город Горький.

В 1987 г. я был назначен командующим войсками Московского округа ПВО. Перед тем я пять лет командовал армией, которая на протяжении трех последних лет отмечалась в приказе министра обороны как одно из лучших объединений. В марте–апреле я прошел ряд собеседований с высшим руководством страны и Вооруженных Сил.

Минут 15 мы беседовали с Генеральным секретарем ЦК КПСС Горбачевым – это была моя первая с ним встреча. Тогда мне казалось, что мы разговаривали на одном языке. "Я чувствую, что мы отдаем округ в нормальные руки, – подвел он итог разговору. – Разрешаю вам звонить мне напрямую!" Я вышел от него одухотворенный – очаровывать Горбачев умел.

Министром обороны СССР был Сергей Леонидович Соколов – человек, который пользовался огромным уважением в Вооруженных Силах. Мы несколько раз встречались в Свердловске, он меня немного знал... В конце беседы он сказал: "Вы молоды, имеете опыт руководства большими соединениями и объединениями, в Главном штабе работали... Входите в курс, изучайте округ, а через месяц доложите мне свои впечатления, и то, как вы видите, на чем надо будет сосредотачивать главное внимание".

Хорошая беседа была у меня и в Главном политуправлении с адмиралом Сорокиным, который ввел меня в курс по кое-каким особенностям во взаимодействии с городом, с исполкомом, МГК и его первым секретарем...

Как известно, это был Борис Николаевич Ельцин, который перед тем возглавлял Свердловский обком КПСС, так что мы с ним не один стакан соли съели. У нас там были наилучшие служебно-товарищеские отношения.

Ельцин поначалу произвел на меня потрясающее впечатление. Когда я приехал из Москвы в Свердловск, то был просто поражен – везде в городе были чистота и порядок. Он объезжал город каждую субботу, его встречали секретари райкомов и исполкомов и, как в военной организации, показывали свою территорию. В магазинах здесь было буквально все, что угодно... Без сомнения, Ельцин был одним из лучших руководителей обкомов партии, он достойно занимал свое место. Был он строгий, исключительно требовательный. Да, любил выпить, и выпивал, я так скажу, достаточное количество. Мне приходилось бывать на этих мероприятиях и всегда следить за собой, чтобы не потерять сознания. А он его никогда не терял. И по дамам он не шастал, и никаких меркантильных вопросов не решал... Но, к сожалению, человек это исключительно себялюбивый и самовлюбленный. Даже когда играли в волейбол, если скажут: "Что же вы, Борис Николаевич, так подачу дали?", – у него сразу портилось настроение, он начинал террор наводить! К тому же, это – популист. На работу ходил пешком, в заячьей шапке, пальтишко драповое. В магазин ветеранов придет к открытию, встанет в очередь, стоит... Признаюсь, что я приноровился и пользовался его слабостями: встречал его утром, благо жили рядом, и успевал, пока до обкома дойдем, решить все вопросы в интересах армии. Надо было видеть, сколько мы там с его помощью понастроили!

Но повторю, его губили самовластие и самовлюбленность. Он считал, что это, видимо, Богом так предначертано, что он выше всех... Ведь всех своих свердловских заместителей он потом уничтожил – ни один, даже самый им любимый, с ним рядом у власти не стоял. Всех вышиб... Я был у него в кабинете, когда позвонил Брежнев – Ельцин вскочил и стоя ему докладывал. Его же нельзя было оставлять без начальника, а Бог ему был не начальник... Когда он остался совершенно бесконтрольным и безвластным, то стало ясно, что не по Сеньке шапка. Обком был порогом его компетентности. Как только он выпрыгнул за этот порог, он превратился в боль и беду нашего народа...

Последний, у кого я был – это начальник Главного управления кадров Язов. Прихожу, он берет мое личное дело, смотрит, потом говорит: "Ну, что я могу вам сказать, товарищ Царьков? Самое главное, что вам надо сделать, когда примите округ – поднимите его по боевой тревоге! Переведите в полную готовность! Тогда получите представление о действительном его состоянии, потому что в Войсках противовоздушной обороны – сплошное очковтирательство! Как вы на это смотрите?" Говорю: "Понял, товарищ генерал армии, но я хотел бы вам доложить, что главнокомандующий, военный совет Войск ПВО, и командиры всех степеней в войсках уделяют вопросу боеготовности самое первостепенное внимание. Конечно, есть недостатки, но я считаю, что недопустимо говорить, что в Войсках ПВО сплошное очковтирательство – надо в них послужить и хорошо их знать". Язов закрыл мое личное дело: "Все, свободны".

Тут же я по ЗАС позвонил Бобылеву. Он говорит: "Вообще-то ты погорячился, но правильно ему врезал! Доложи главкому!" Ну, врезать-то я ему врезал, а врага нажил...

На следующий день я улетел в Свердловск, а потом мне позвонил главком и сказал, что приказ о моем назначении и присвоении мне звания генерал-полковника авиации подписан, но пока не опубликован, что к 9 мая мне следует быть в Москве... Так я и сделал, и прибыл, фактически, на парад в день Победы. Подхожу к Красной площади, и вдруг вижу, что от Манежа по аллейке идет Язов. Подхожу, представлюсь. Он обнял меня, поцеловал, поздравил... Я думаю: "Во, молодец какой мужик! Поговорили – и все..." Я же не мальчишка, чтобы меня в угол ставить, в любом случае.

Так я вступил в округ. Вник в обстановку, познакомился с документами – и вылетел в войска. Начать решил с Брянского корпуса, потому что знал его слабо. Было это 28 мая 1987 г.

Горьков в это время был в отпуске, за меня остался Бражников. Прилетел я в Брянск, поехали на командный пункт корпуса, заслушал командование о положении дел, потом звоню в округ, спрашиваю оперативного дежурного – это Владимир Борисович Резниченко был, как там дела. "Да вот, товарищ командир, – отвечает он, – пустячок, вроде: появилась в границах 6-й армии какая-то неопознанная цель, нарушитель режима полетов. Там поднимают, принуждают... Но у нас автоматизированная система управления на профилактике..." – и т. д., и т. д.

Я ему говорю: "Резниченко, вы не благодушествуйте! Вертолеты какие есть?" "Да, два вертолета!" "Объявляйте им готовность, ставьте задачу при необходимости на поиск в этом направлении. Включите все радиолокационные средства на момент пролета, приведите в готовность на каждом аэродроме по четыре истребителя. Если что – звоните мне, я здесь". После этого я перезвонил Бражникову, который сидел у себя в кабинете...

Потом все было тихо и спокойно, никто мне не звонил. Мы съездили, посмотрели новый корпусной командный пункт, два дома, которые строились... Затем приехал порученец секретаря обкома, пригласил на ужин в его загородный домик. Поехали. Там был телефон ВЧ, и я решил позвонить на КП округа.

Трубку взял Резниченко. "Ну, – говорю, – как дела, чем закончилась эта потасовка?" "Товарищ командующий, самолет сидит на Красной площади!" "Бражников где?!" "Ему главком приказал ехать на Красную площадь – посмотреть и с летчиком переговорить..." "Почему вы мне ничего не доложили?! Давайте, запрашивайте, я срочно вылетаю в Москву!"

В Москве я сразу поехал на КП. Спрашиваю Резниченко: "Что вы сделали, из того, что я приказал? Где записано мое приказание? Дайте журнал!" В журнале ничего записано не было...

Разбирались мы всю ночь – приехали 1-й заместитель начальника Генштаба Лобов, мы с ним поговорили, посмотрели проводку. Проводок-то было всего на 2–3 минуты: он шел на высоте 50 метров; как встал на трассу Ленинград — Москва, так правее или левее ее, уже не могу сказать, и шел. Су–11 подняли с Хотилово, но что он мог там видеть – "кучевка" была... Хотя если бы оперативный поднял вертолеты и закрыл сектор Калинин–Ленинград, то, может быть, его бы и обнаружили. А что потом с ним было делать? "Трехсотым" комплексом сбивать или идти на таран вертолетом? Над Москвой рухнет, побьет народу кучу целую... Там же, где можно было бы его прикрыть, никто ничего не видел. Он с Белоруссии к нам зашел где-то в районе Великих Лук, и, по всей вероятности, выпустил металлизированные шары, за которые наши РЛС и схватились. Вывели истребители – ничего нет. А он в это время прополз, как говорится, на брюхе до самой Красной площади... Никого уже не волновало, что давний приказ министра обороны, о запрещении открытия огня по самолетам невоенного назначения – нарушителям границы, никто не отменял.

Такая вот петрушка произошла – как гром среди ясного неба. Я думаю, что это была акция, спланированная чьей-то спецслужбой. Знали, подлецы, из исторического опыта, как у нас на всякие "проколы" реагируют, как любят "шашкой махать".

Вспомним того же Тухачевского, которого расстреляли по инициативе немецкой разведки... Ведь потом, буквально через неделю, две ночи подряд над Парижем летал точно такой же самолет, и ПВО отказались по нему работать, сказав, что пусть полиция этим занимается – это хулиган, а мы для военных целей существуем. И никакого скандала не было!

Зато все помнят, какая была проведена кампания в наших средствах массовой информации по дискредитации Вооруженных Сил и, прежде всего, Войск ПВО... Поэтому я тогда поставил главной своей задачей – во что бы то ни стало восстановить психологию нашего офицерского состава. Прежде всего – уважительным ко всем отношением. Никакого окрика не должно быть, поддержка всех разумных инициатив, внимательное отношением к людям, к их запросам, к вопросам, в конце концов! Не так, как раньше было: "Ав-ав-ав! Сам дурак!". А вообще-то, это был крайне тяжелый период...

Через три дня состоялось заседание Политбюро, и за день до того я поехал к Ельцину, как члену военного совета округа, доложил ему суть дела. Описывать физиономию, с которой он меня слушал, не буду... Он всегда "назначал крайнего", и тут "крайним" выходил я – вот только какие с меня были взятки? Округом командую всего две недели, только поехал войска изучать... Конечно, это ни в коем случае не снимало с меня ответственности: получил руль – рули, но все же... Выслушав, он задал несколько вопросов и сказал: "Встретимся на Политбюро". О поддержке я его не просил...

На Политбюро были приглашены все заместители министра обороны, кроме Язова, который стоял в "предбаннике", главком, я, оперативный дежурный ЦКП – по-моему, Мельников.... Был полный состав Политбюро и секретариат. Сначала заслушали Лушева, 1-го заместителя министра обороны, – он был председателем комиссии. Он пытался защитить Войска ПВО, но его сразу сбил Горбачев: "А почему перехватчик пролетел над целью и сразу улетел назад?" Генерал армии не смог ответить, что МиГ–23 имеет рубеж воздействия 350 км, что он пришел уже на 300 км, покрутился, и ему надо было садиться уже на аэродром, а там погоды не было...

Затем как всегда по-боевому выступил Александр Иванович Колдунов. Потом выступал я. Иду к столу, а Горбачев уже спрашивает: "А вы где были?" Говорю: "Я принимаю войска округа и был в Брянске, товарищ председатель Совета обороны!" Я был готов к тому, что меня снимут, и потому даже не волновался... Развернул и повесил карту, стал рассказывать.

Дольше всех меня выспрашивал член Политбюро Лев Зайков – мол, почему я не поднял в воздух авиацию. Говорю: "В границах округа авиация боевое дежурство не несет". "А почему вертолеты не поднимали?" "У нас боевых вертолетов нет"... Ельцин задал мне какой-то незначительный вопрос и, в общем, вел себя нейтрально.

Когда я сел, Горбачев спросил: "Кто выступит из членов Политбюро?"

Первым поднялся Рыжков, и как понес на Вооруженные Силы! Звучало примерно так: вы там у себя сидите, сало едите и салом закусываете, ничего не делаете, а мы тут перестраиваемся-надрываемся. В общем, с военными надо разобраться, а вам всем надо подать в отставку...

Вторым был Шеварднадзе, который дул в ту же дуду: "У нас в Грузии при таких случаях мужчина уходит в отставку!"

Выступали еще и другие, и все в той же крикливой тональности...

Потом слово взял Андрей Андреевич Громыко: "Товарищи, я бы все-таки хотел, чтобы мы перешли на спокойный тон, и я полагаю, что надо еще потщательнее разобраться. Если ошибки у военных есть, значит надо их устранить. Но им надо и помочь. А этому хулигану, который прилетел, надо по нашим советским законам дать десять лет, и чтобы он сидел день в день, и тогда все будут точно знать, где проходит воздушная граница Советского Союза!" Коротко, четко, по делу...

"Ну, все ясно!" – непонятно к чему говорит Горбачев. В это время поднимает руку Сергей Леонидович Соколов: "В связи с такой единодушной отрицательной оценкой моего руководства Вооруженными Силами, я больше не имею права быть министром обороны! Прошу меня освободить!"

"Ну, все ясно! – опять говорит Горбачев. – Колдунова мы увольняем – это однозначно; Сергей Леонидович – он честный человек, он старается, – его мы освобождаем по его просьбе. Остальные военные – вы побудьте в приемной, мы решим вопрос с новым министром обороны".

Когда мы вышли, я спросил у маршала Колдунова: "Товарищ главнокомандующий! Кому написать рапорт?" – "Какой рапорт?" – "Так сказали же... Пенсия у нас есть, пойдем себе потихоньку..." Он говорит: "Слушай ты, молокосос! Это меня касается – ты не понимаешь этого дела, сиди и молчи! Меня уже сняли, чего мне здесь делать? " Он взял фуражку и ушел... Тут выскакивает порученец Горбачева: "Где Колдунов?" – "Его сняли, он и ушел. Чего ему здесь делать?" – ответил маршал Куликов. "Понятно... Товарищ Язов, зайдите!" Дмитрий Тимофеевич взял у порученца папки с нашими личными делами и вошел в зал, откуда он вышел уже министром обороны...

Вернувшись в штаб, я сел и задумался, пытаясь разложить по полочкам все возникшие вопросы, понять все странности... Удивляло, что ни меня, ни кого другого из округа и даже вообще из войск ПВО не включили в состав комиссии, разбиравшей происшедшее. Мне почему-то не дали не только поговорить с летчиком, но даже и просто посмотреть, что из себя представляет этот самолет, как он был подготовлен к длительному перелету... Кстати, если вновь обращаться к историческому опыту, то можно вспомнить, как в 1941 г. в Москве на Центральном аэродроме неожиданно сел немецкий "Юнкерс". Сталин сделал соответствующие выводы: на этом направлении посадили истребительную авиацию, поставили зенитки, прожекторные поля... И хотя средств ПВО у нас в ту пору было маловато, но создать достаточно надежную противовоздушную оборону Москвы удалось. Однако теперь заседание Политбюро закончилось только карательным выводом. Все говорили, кто виноват, но никто не задал вопроса – что делать? Впрочем, как я понял, весь разговор происходил на уровне эмоций: члены Политбюро не были готовы к конкретному обсуждению, специалисты для подготовки заседания не привлекались...

Потом, кстати, ко мне на КП приезжал Зайков, который привез с собой специалистов по системам АСУ, по авиации и радиотехническим войскам. И ему, как дважды два, было доказано, что мы не можем на всей территории округа иметь поле на высоте 50–100 метров, что страна этого экономически не выдержит... Если бы члены Политбюро так вникли в вопрос до заседания и принятия решений, то, может быть, сейчас у нас многое было бы совсем по-иному...

...С министром обороны Язовым у меня отношения не сложились. Достаточно сказать, что на всех мероприятиях он постоянно меня поднимал, на что-то мне указывал, за что-то взыскивал... Если я уезжал в субботу в войска, то министр меня обязательно вызывал, и я понял, что меня ловят "по этой части", как старшина нерадивого солдата. Это выглядело оскорбительно и глупо – дело на безделье я никогда не менял... Дошло до того, что Свердловская армия ПВО, которой я раньше командовал, и которая отмечалась маршалом Соколовым в лучшую сторону, при Язове сразу получила "двойку".

Однажды он меня так довел своим очередным телефонным монологом, что я сорвался: "Товарищ министр, разрешите мне слово сказать?" – "Какое слово? Что ты можешь сказать?" Я говорю: "Если вы будете разговаривать с нами, своими ближайшими помощниками, и со мной, в том числе, в таком тоне, как сейчас, то мы все подадимся в демократы! И тогда вы будете разговаривать с нами "на вы"!" Он повесил трубку...

...Войсками Московского округа ПВО я командовал два с половиной года – пришел в 1987 г., ушел в 1989 г.

За это очень непростое время нам, руководству округа, удалось сохранить кадровый состав, отработать план совместных действий со всеми видами и родами авиации по этим низколетящим целям. Конечно, мы усилили и увеличили количество проверок боевой готовности, да и каждое полугодие нас проверяли, но мы решали вопросы по перевооружению авиации, снижению аварийности, по развертыванию новой АСУ... Кстати, очень много сделали и по бытовому обустройству – в частности на тот период в округе был решен жилищный вопрос... Хотя, конечно, осталось и много вопросов нерешенных.

Со мной вместе трудились очень квалифицированные, профессионально подготовленные и порядочные генералы и офицеры. Это начальник штаба Павел Александрович Кузнецов, мой 1-й заместитель Виктор Иванович Филиппов, очень приличный, очень честный человек – начальник политуправления округа Алексей Яковлевич Костин. Это были мои ближайшие помощники. Не могу не вспомнить и своего заместителя по строительству Орлова, начальник тыла Мороза, командующего авиацией генерал-лейтенанта Анисимова... Все это очень хорошие, достойные люди. Немало добрых слов можно было бы сказать и про командиров наших соединений и частей... Особая моя благодарность – личному составу, тем воинам, которые несли на себе всю тяжесть боевого дежурства, обеспечивали боевую готовность своих подразделений, несли службу, как говорится, не за страх, а за совесть, продолжая славные боевые традиции нашего орденоносного Московского округа противовоздушной обороны!