7 декабря, 2012

СОЛДАТСКИЙ ХЛЕБ ГЕНЕРАЛЬСКОГО ЗАМЕСА

Василий КОНДАКОВ

Василий Васильевич Кондаков родился в 1927 г. Окончил артиллерийскую спецшколу (1945 г.), 1-е Ленинградское артиллерийское училище им. Красного Октября (1948 г.), Военно-политическую академию им. В.И. Ленина (1960 г.). Десять лет прослужил в Воздушно-десантных войсках – командиром учебного артиллерийского взвода, инструктором политотдела дивизии и корпуса, заместителем командира отдельного зенитно-артиллерийского дивизиона по политической части. После окончания ВПА служил начальником политотдела зенитного ракетного полка, затем – в политуправлении МО ПВО. С 1967 г. – начальник политотдела дивизии ПВО, затем – первый заместитель начальника политотдела 6-й армии ПВО. В 1972–1982 гг. – член Военного Совета – начальник политического отдела 10-й отдельной армии ПВО, в 1982–1987гг. – начальник политотдела научно-исследовательских институтов в Киеве и Ленинграде. С 1992 г. – председатель Совета – начальник штаба межрегиональной общественной организации Союз офицеров запаса Санкт-Петербурга и Ленинградской области. Награжден четырьмя орденами и многими медалями. Генерал-майор.

За десять лет службы в должности начальника политического отдела – члена Военного Совета 10-й ОА ПВО, я, как говорится, «пережил» четырех командующих. Все они – люди в полном смысле слова замечательные, но, с чем согласится каждый, наиболее яркой личностью был легендарный летчик дважды Герой Советского Союза генерал-полковник авиации Николай Дмитриевич Гулаев, депутат Верховного Совета РСФСР – фигура чрезвычайно любопытная... Человек это был по своей натуре довольно импульсивный, крутой. Непокорности и независимости он не терпел, и потому наши отношения устанавливались довольно сложно. Тем более, я только что приехал на Север в звании полковника... В конце концов, когда у нас все уже дошло до «точки кипения», я в его кабинете снял трубку телефона «ВЧ» и говорю:

– Я сейчас звоню Батицкому и докладываю по этому конкретному случаю!

– Не надо!

В общем, как говорится, нашла коса на камень, но после того у нас все стало становиться на свое место. В конечном счете, мы нашли общий язык, хотя чаще всего наши взаимоотношения можно было охарактеризовать как «вооруженный нейтралитет», но дело я свое делал без его помех... Если на первых порах он, мягко говоря, пытался меня подмять, то потом не только стал со мной считаться, но и старался подчеркнуть это. Бывало, Гулаев вдруг срочно собирает Военный Совет. Почему – никто не знает, и я не знаю. Но, открывая заседание, он объявляет: «Вот, мы с комиссаром посоветовались и я решил...» И все видели, что он «с комиссаром посоветовался». Маленький, но весьма показательный штрих.

Работать с Николаем Дмитриевичем было нелегко, но я не жаловался, сор из избы не выносил, и мы вместе делали общее дело... Хотя начальник политуправления Войск ПВО генерал Халипов однажды мне сказал, что за эту службу мне каждый день надо бы выдавать по литру молока...

Впрочем, тут и без всяких личных дел забот хватало. «Хозяйство» у нас ведь было огромное – корпус, три дивизии, это целых 42 политоргана! Поэтому большая часть времени у нас – командарма, члена Военного Совета, начальников родов войск проходила в командировках. А так как в такие места, как Земля Франца-Иосифа, Новая Земля можно было добраться только вертолетом или самолетом, то мы из них фактически не вылезали... В Архангельск, как говорится, прилетали только помыться и сделать срочные дела, а потом опять работали в войсках. Достаточно сказать, что за десять лет, проведенных в Архангельске, я в кино один только раз попал и то недосмотрел фильм до конца, потому что объявили готовность, и через 18 минут, как было установлено, я должен был прибыть на командный пункт. К тому же, у меня был установлен железный порядок: кто бы ни появился в Архангельске, день иди ночь — по любому вопросу люди ко мне шли. Такого же стиля работы я требовал и от других начальников... Меня понимали, потому как народ у нас был очень хороший, не могу кого-либо охаять...

К сожалению, не все командировки проходили удачно: пришлось мне и на вертолете падать, и в Баренцевом море тонуть, когда лодка перевернулась... На здоровье это сказалась отрицательно, но ничего, живой и это главное.

Боевая готовность была постоянная. Мы прикрывали самое короткое направление на Москву через Северный полюс. Американцы просто буйствовали своими провокационными действиями, не было дня, чтобы мы не поднимали авиацию на перехват их самолетов-разведчиков. Я бы сказал точнее, что наша авиация постоянно висела в воздухе, и радиолокационное поле мы держали постоянно.

Порой провокации противника по своему цинизму превосходили все возможные ожидания. Кто не помнит, как летевший из Парижа южнокорейский самолет «Боинг-707» дошел до острова Медвежьего, повернул и прошел по нашей территории через все военно-морские базы на Кольском полуострове? Это был откровенный разведчик, который проверял и засекал расположение наших станций... На сигналы экипаж не отвечал. Тогда на перехват были подняты наши самолеты, пришлось применить авиационные ракеты. В результате были отбиты четыре метра левой консоли, произошла разгерметизация салона... По счастью, за штурвалом этого самолета-разведчика находился летчик-ас, майор Корейской армии. Он снизился до двух с половиной тысяч, выработал горючее, в условиях полярной ночи сумел посадить пораженную машину на озеро и выкатился на бережок. Мастер высочайшего класса! Но и как шпионы, они тоже блестяще были подготовлены. Когда мы обыскивали самолет, то не нашли ни клочка никакой бумаги. Только лючки оказались вскрытыми при приземлении – значит, всю аппаратуру они выбросили, а зимой, в тундре, где ее найдешь?

Основными нашими задачами было то, что мы прикрывали Северный флот и территорию Ленинградского военного округа, а это привносило в нашу жизнь свои специфические трудности. Каждый год нас проверяют, округ проверяют и нас проверяют, флот проверяют и нас проверяют. В общем, можно сказать, инспекции Министра обороны от нас не вылезали.

Но я должен сказать, что мы были единственной армией в Войсках ПВО страны, которая получила оценку «хорошо» – это когда объединением командовал Юрий Александрович Горьков. Я тогда, кстати, получил от Министра обороны СССР Маршала Устинова ценный подарок, приемничек, за хорошую организацию партийно-политической работы. Справедливости ради скажу, что я, наверное, был единственным из членов Военного Совета, который имел от Дмитрия Федоровича выговор.

Один финн купил себе самолетик, нечто типа консервной банки. Решил поучиться летать, где-то как-то его поднатаскали, потом он сел в свой самолет и вместо того, чтобы летать у себя в Финляндии или Швеции, полетел к нашей границе на высоте 40–50 метров. Прошел между сопок так, что наши радиолокационные станции его не взяли. Его видели пограничники, но не поняли – то ли перелетел, то ли не перелетел... А финн приземлился в Подужемье поперек полосы, на старом, закрытом аэродроме, дозаправился из канистры и полетел дальше, вглубь Кольского полуострова. Когда же в конце концов горючее кончилось, он кувыркнулся, не разбился и неделю шлялся по тундре, пока не вышел на рыбаков, которые сразу передали его пограничникам.

И вот тут выяснилось, что граница нарушена, а мы ничего и не знаем. Доложили о том Министру обороны Дмитрию Федоровичу Устинову, с которым, кстати, мне достаточно часто приходилось встречаться в Северодвинске и которого я очень уважал... Ну и, очевидно по знакомству, он объявил мне выговор. Другой причины того, что выбор пал именно на меня, найти не могу: хотя член Военного Совета за все отвечает, но уж граница, боевое дежурство и готовность – это прерогативы начальника штаба. Однако из всего руководства армии наказали только меня. Бывает! Так что два года я носил «министерский» выговор. Потом его сняли... Конечно, служба на Севере имела свои особенности. В центре внимания политработников были мороз, питание и лечение. Определяющим, пожалуй, был фактор мороза, за него как бы цеплялось и все остальное. Жилые и служебные помещения нужно было отапливать круглый год, причем своими военными, не всегда квалифицированными силами. А в результате – то перетопили и казарма сгорела, то, наоборот, недотопили, трубы полопались и люди замерзают... И в этих сложнейших условиях надо было поддерживать постоянную боеготовность, для чего мы, политработники, поднимали весь свой партийно-комсомольский актив... Вот, на Новой Земле у нас была дивизия и, в частности, авиационный полк. После «вариантов» самолеты заносило так, что хвостового оперения не было видно. И каждый день надо было вновь и вновь весь этот снег убирать, расчищать полосы, чтобы самолет взлетал по готовности на боевое дежурство...

Все поставленные задачи мы выполняли, и мне кажется, в основе успеха лежал тот фактор, что наш Север не терпел дрянных людей. Там словно бы проходил естественный отбор, подлецы и негодяи там просто не задерживались. Зато народ был такой терпеливый и сознательный, что я готов низко поклониться каждому!

Помню, прилетели мы на Землю Франца-Иосифа, где у нас были рота и комендатура. Пробивались с трудом. Чтобы туда добраться, надо, чтобы было открыто минимум три аэродрома. «Вариант» пошел – нужен запасный аэродром, иначе труба. Пробились. В комендатуре и роте одна казарма, складские помещения, радиоаппаратура, наши станции слежения... Солдат и офицеров было более ста восьмидесяти и среди них четыре женщины, три жены офицеров и одна прапорщика и еще мальчишка маленький, Васька. Он здесь был не только всеобщий любимец, но и самый главный старшина: все время ходил и высматривал – где мусор, почему непорядок? И все его замечания сразу выполнялись! Попасть на остров было страшно тяжело: один раз в год приходил пароход, и то, если позволяли льды. Вся связь была только по радио или «десантным способом» – с самолета сбрасывали им газеты и все, что возможно. Мы, прилетев самолетом, конечно, привезли им овощей, фруктов – всего, чего можно...

Собрал я женщин для разговора. Вокруг – полярная ночь, белые медведи и никакого общения на тысячу километров, но от своих собеседниц я не услышал ни одного стона, ни единой жалобы. Наоборот, настроение у всех хорошее, бодрое, мужей своих, как я понял, они поддерживали всячески. Потому во многом, как мне кажется, и служба была организована, и везде порядок был.

Дело было в начале апреля, и я спросил, как провели они 8 марта, не забыли ли здесь про праздник? Нет, говорят, все было очень хорошо! Мужья не только сумели шампанское заранее припасти, но даже и цветы нам подарили. Это меня поразило. Какие цветы, откуда?! Там легче белого медвежонка достать, чем цветок. «А мы вам покажем!» Приносят букет – великолепнейший букет, и даже пахнет. Беру в руки – оказывается, взяли веник, из «цветочных» почтовых открыток вырезали лепестки и все остальное, прикрепили к прутикам, духами побрызгали, и получился... букет! Это ведь и есть моральная сторона и жизни, и службы...

Улетая, я спросил: «Что вам надо? Чем вам помочь?» «Нет, – отвечали жены офицеров, – все нормально, мы уже замены ждем...» А жена прапорщика говорит: «Пришлите, пожалуйста, сюда на замену кого-нибудь с ребеночком, чтобы моему Ваське было с кем играть!»

И это была единственная просьба – ни жалоб, ничего... Такая вот была трогательная обстановка в этом, казалось бы, Богом забытом гарнизоне на самом краю нашей Советской земли.

Осталось в памяти и такое: по Новой Земле прошел «вариант», повалило все электролинии, в том числе и на военно-морской базе, так что практически все жилые дома и учебные корпуса остались без тепла, потому как если нет электричества, то нет и тепла. Батареи все полопались... А на улице – 35–40 мороза, так что и в полярном обмундировании чувствуешь себя под ветром, как голенький. Детей там было довольно много – все-таки, дивизия стояла. Их перевели в автономную котельную, где они жили и занимались, пока мы восстанавливали тепло. Пришлось делать буржуйки, выбрасывать батареи. Эта эпопея заняла месяца полтора-два. Конечно, многие поморозились, попростужались, но люди сделали все, что могли, оказались сильнее и самой суровой природы... А ведь туда даже коробок спичек только самолетом доставляли!

Однажды во время больших оперативно-тактических учений я с группой офицеров прилетел на Диксон, где стоял радиотехнический батальон. Учения прошли хорошо, а потом ударила непогода – «вариантик». Сырой, липкий туман был таков, что руку вытянешь – кулака не видно. Вертолет вылететь не мог, так что вместо намеченных трех дней я прожил в батальоне около двух недель. Мы переговорили со всеми категориями обо всем, как говорится, все анекдоты рассказали... И тут мне пришлось столкнуться с совсем неожиданной проблемой. У пекаря-солдатика, который здесь служил, получался великолепный белый хлеб, а черный – ну никак! А всем – и семьям, и солдатам, и офицерам так хотелось именно черного хлеба... Тут вспомнил я свое деревенское детство в большой семье, как мама у печи стояла – и за неделю научил этого парня печь черный хлеб! Помучились мы с ним, конечно, какой из меня пекарь? Но сказалась моя «солдатчина»: все-таки, пять лет был рядовым и в спецшколе, и в училище, так что закалка была. Когда улетал, меня все очень благодарили...

Скажу так: Север – это была величайшая школа. Школа выживания, приобретения опыта, школа понимания людей, их забот, нужд. Самое, на мой взгляд, главное, что я чувствовал себя там необходимым, нужным человеком. Хотя, в какой степени мне это удавалось – не знаю, не мне судить, но, во всяком случае, народ ко мне шел и днем и, бывало так, что и ночью по всем вопросам. Меня порой упрекали – зачем тебе это надо? Я отвечал: да кто-то ведь с людьми разговаривать должен. А то, знаете, как порой бывало: начальники шумят, кричат...

Кто же с людьми разговаривать должен? Политработник. А я он и есть – до мозга костей.